Румянцева м ф теория истории. М.ф

УДК 93/94 ББК63 Р86

Рецензенты: доктор истор. наук, проф. Московского педагогического университета О. В. Волобуев, доктор истор. наук, проф. Московского педагогического университета Н, А. Проскурякова, доктор истор. наук, проф. Российского государственного гуманитарного университета В. А, Муравьев, доктор философ, наук, проф. Российского государственного гуманитарного университета Я. Я. Козлова

Румянцева М. Ф.

Р 86 Теория истории. Учебное пособие/М. Ф. Румянцева, - М.: Аспект Пресс, 2002.- 319 с.

ISBN 5-7567-0182-6

Учебное пособие соответствует разделу «Теория истории» курса «Теория и методология истории», предусмотренного Государственным образовательным стандартом высшего профессионального образования для специальностей «История» и «Историко-архивоведение». В пособии последовательно рассматривается развитие методов построения теорий исторического процесса в XVIII-XX вв., раскрывается социокультурная обусловленность смены целей и способов историописания. Особое внимание уделено методу сравнительно-исторического исследования как одной из методологических основ построения исторического метарассказа. Специально анализируется кризис исторического метарассказа в ситуации постмодерна и раскрываются возможности источниковедческой феноменологической парадигмы гуманитарного знания в преодолении кризиса глобальных исторических построений.

Для студентов и аспирантов, специализирующихся в области истории и других гуманитарных науках.

УДК 93/94 ББК63

Isbn 5-7567-0182-6

«Аспект Пресс», 2002

Все учебники издательства «Аспект Пресс» на сайте www . aspectpress . ru

Наши задачи

«Папа, объясни мне, зачем нужна история». С этого детского вопроса начинается знаменитая книга французского историка, одного из основателей школы «Анналов» Марка Блока «Апология истории, или Ремесло историка» 1 . Ответ на этот вопрос люди ишут в течение веков. Примем и мы участие в этих поисках.

Но книга, которая у вас в руках, - учебная. Чему же мы будем учиться?

Первое, самое простое и очевидное, мы узнаем, как на вопрос о смысле истории отвечали в течение последних трех веков.

Поставив эту задачу, мы сразу заметим, что в ее формулировке есть двусмысленность, заложенная уже в самом слове «история». Очевидно, что это слово имеет множество значений от «попасть в историю» до «войти в историю». Что касается житейских историй, в которые можно «попасть», то о них здесь речь не идет. А вот в какую историю можно «войти», «оставить свой след». С одной стороны, это сам «реальный исторический процесс». Почему в кавычках? Да потому, что для нашего сознания он существует только в виде исторических представлений, исторического знания и, наконец, исторической науки. И то, каким образом историческая наука ослшсливает историческую реальность, и придает истории смысл.

Затем вы вправе спросить: а почему только в течение последних трех веков - разве раньше люди не задумывались над этим вопросом? Конечно, задумывались. Но современный тип мышления европейца, основной чертой которого по праву считается историзм, сложился в XVII в., начиная с Галилея и Декарта, и проявился в своей исторической составляющей в XVIII . Именно поэтому те типы исторического научного знания, которые сложились в XVIII - XX вв., продолжают сохранять актуальность. Современное научное историческое знание

1 Блок М. Апология истории, или Ремесло историка: Пер. с фр. 2-е изд., доп. М., 1986. С. 6.

укоренено в веке XVIII, в эпохе Просвещения, и сформировавшиеся тогда подходы не только не утратили своего исторического значения, но и продолжают господствовать не только в обыденном сознании, но и в умах многих историков. Например, такие распространенные «современные» заблуждения, что исторический факт объективен и самоценен, что историческое объяснение создается путем обобщения фактов, благополучно бытуют начиная именно с XVIII в.

В формулировке первой нашей задачи есть еще одна словесная ловушка. «Современный» - а где границы нашей современности? Уже не только в научную, но и в обыденную лексику вошли понятия «постмодернизм», «состояние постмодерна». В понимании того, что на рубеже XX-XXI вв. (или, выражаясь более возвышенно, на рубеже тысячелетий) мы находимся в ситуации перехода от исторического типа культуры (по крайней мере европейской) к иному типу культуры - и этот переход и есть состояние постмодерна, утверждают и существенные трудности языка. Ощущается непреодолимое противоречие в высказывании: «современная ситуация - это ситуация постмодерна». Особенно если мы вспомним, что modem в английском языке и moderne во французском - это и есть современный. Это противоречие описывает, например, Н. Н. Козлова. Размышляя о возможности подыскать адекватный смысловой перевод понятию «модерн», она пишет:

«Понятно, что Модерн представляет собой кальку с европейских языков. К сожалению, адекватного русского языкового выражения пока не найдено. Перевод английского Modernity словом «современность» вводит в заблуждение. По-русски современность - то, что происходит здесь и теперь» 2 .

Мне представляется, что суть проблемы не терминологическая, а ментальная. И в европейских, и в русском языках «модерн» или «современность» - это то историческое пространство, в котором человек себя идентифицирует.

Основной характеристикой состояния постмодерна является недоверие к метарассказу, т.е. недоверие к тому целостному историческому знанию, которое предлагают историки. О причинах и последствиях кризиса метарассказа мы еще будем подробно говорить. Но из признания его как фактора современной реальности вытекают наши следующие задачи.

Поскольку мы с вами, как и значительная часть наших современников, не склонны доверять той готовой исторической картине, которую могут предложить историки, и без излишних размышлений «принять на вооружение» ту теорию исторического процесса, которая

Козлова Н. Н. Социально-историческая антропология. М., 1999. С. 100.

будет объявлена «единственно верной», то вторая наша задача понять, как и почему именно так, а не иначе писали историю, выстраивали свои теории историки и философы прошлого.

Кризис метарассказа, очевидно, ведет к предельной индивидуализации исторической памяти, что нарушает ее функционирование в качестве основы социокультурной идентичности со всеми предсказуемыми и непредсказуемыми последствиями. Отсюда третья наша задача - наметить возможные пути преодоления кризиса метарассказа.

До сих пор речь шла преимущественно о метарассказе. Под мета-рассказом (метанарративом) мы понимаем экспликацию целостных исторических представлений, как научных, так и ненаучных. Теория истории - это целостное, отрефлексированное (осмысленное) описание исторического процесса, выполненное на научных принципах. Из этих «рабочих» определений следует, во-первых, что понятие метарассказа шире, чем теория исторического процесса. Любая теория истории - это метарассказ, но не любой метарассказ обладает свойствами теории. Во-вторых, очевидно, что обыденные исторические представления взаимодействуют с теорией сложным способом: любой профессиональный историк или философ - создатель теории - человек своего времени и в качестве такового не избавлен от обыденных исторических представлений своей эпохи. С другой стороны, научное знание в конечном счете, чаще через сложную систему опосредовании, воздействует на массовое историческое сознание, хотя бы через школьный учебник.

Итак, суммируем наши задачи:

* получить систематическое знание об основных теориях исторического процесса, сформулированных в новое время, в XVIII-XX вв., об их социокультурной обусловленности, задачах, структуре и этических и политических следствиях;

* на этой основе выработать понимание ментальных и теоретико-познавательных оснований различных исторических воззрений;

* научиться осмысливать теоретическую основу любого исторического исследования (в том числе и собственного), и даже в том случае, когда автор не осмысливает, в какой теоретике-познавательной системе он работает; научиться проводить эпистемологическую экспертизу исторического метарассказа;

» предложить один из возможных способов преодоления кризиса метарассказа на основе источниковедческой парадигмы гуманитарного знания;

* и наконец, продемонстрировать возможности предлагаемого метода в сравнительно-исторических исследованиях.

В соответствии с этими задачами в первом разделе учебного пособия рассматриваются цели и принципы построения теорий исторического процесса; во втором - анализируются классические теории,

созданные в новое время и не утратившие своего значения; в третьем - обосновывается источниковедческая парадигма сравнительно-исторических исследований и демонстрируются ее возможности в преодолении кризиса метарассказа.

В конце каждой главы приводится список литературы, включающий, во-первых, произведения, анализируемые в разделе; во-вторых, литературу, помогающую усвоить материал раздела, и, в-третьих, литературу дополнительную, позволяющую шире взглянуть на обсуждаемые в разделе проблемы. При этом из всей литературы настоятельно рекомендуется знакомиться с теми произведениями, на основе которых описываются теории исторического процесса, поскольку это позволит читателю выработать свою точку зрения и тогда уже осознанно, со знанием дела либо согласиться, либо оспорить приводимые автором учебного пособия интерпретации. Ведь предлагаемая вам книга - это именно учебное пособие, т.е. то, что должно помогать, способствовать самостоятельной мысли.

Вопросы в конце глав имеют целью проконтролировать степень освоения материала. Ответы на поставленные вопросы вы сможете найти как в тексте главы, так и в рекомендуемой и дополнительной литературе. Излишне говорить о том, что эти ответы могут не совпадать друг с другом.

Задания делятся на две группы. Первая группа заданий подготавливает к работе над материалом следующих разделов. Вторая группа носит по преимуществу творческий характер (они помечены *) и призывает к самостоятельной исследовательской работе.

Настоящее учебное пособие - результат многолетнего чтения автором лекционных курсов по теории и методологии истории на кафедре источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета. Приношу свою благодарность за творческое сотрудничество и конструктивную критику моих построений профессорско-преподавательскому коллективу кафедры, и особенно Игорю Николаевичу Данилевскому, Роману Борисовичу Казакову, Ольге Михайловне Медушевской, Виктору Александровичу Муравьеву, Си-гурду Оттовичу Шмидту, Юлии Эдуардовне Шустовой, а также доктору философских наук Наталье Никитичне Козловой. И отдельно - всем студентам Российского государственного гуманитарного университета и Переелавль-Залесского университета, в общении с которыми автор имела возможность не раз апробировать этот курс. Часть работы выполнена при поддержке РГНФ: Проект № 96-01-00422.

Румянцева М.Ф. Проблемы источниковедения и историографии М.:2000 г. (стр. 251-258).

Современная эпистемологическая ситуация весьма парадоксальна. Выявим наиболее существенные, на наш взгляд - оппозиции, относящиеся как к теорий исторического познания, так и к теории исторического процесса. С точки зрения современного социального бытия общественному сознанию хочется исторической определенности, оно жаждет - «подлинной» истории. Но с другой стороны, современная эпистемологическая ситуация - ситуация методологического плюрализма и повышенной методологической толерантности - провоцирует сомнения в возможности достижения строго научного, общезначимого исторического знания. В ситуации, когда постсоветская Россия вновь выбирает путь своего дальнейшего движения, или скорее способ бытия, когда вновь активизируется спор «западников» и «славянофилов», растет актуальность методологической рефлексии вплоть до политической злободневности, особенно в части обоснования сравнительно-исторических исследований. Социальная практика в новейшее время породила интерес к компаративистике, но социальная наука на протяжении всего столетия практически так и не выработала адекватного метода сопоставления различных обществ. Можно согласиться с немецким историком Т. Шидером, который пишет: «...сколь бы настойчиво объективные тенденции нашего времени ни диктовали необходимость сопоставления бесконечно многих историко-политических индивидуальностей мира и объединения их в значительно меньшее число более высоких структурных единиц, сами по себе эти тенденции... недостаточны для создания прочного научного метода» . И далее этот автор констатирует наличие ситуации методологического кризиса: «Внимательный анализ множества более или менее серьезных попыток дать универсально-историческое обоснование современной мировой ситуации приводит к выводу о спорности всего того, что сделано до сих пор в этой области... Необъятно разросшаяся масса эмпирического материала еще не проанализирована и не упорядочена настолько, чтобы можно было попытаться дать единую и связную картину истории человечества, внутри которой все было бы сравнимо со всем, потому что все родственно всему» . Итак, причина данной эпистемологической ситуации, по мнению Шидера, в разрыве «между смелыми теориями универсальной истории и конкретными историческими исследованиями, как и прежде, погруженными в специфические детали», а вытекающая отсюда задача - «построить мост, который бы сделал возможным участие исторической науки и ее конкретных областей в создании основ новой универсальной исторической теории» . И без того сложная эпистемологическая ситуация обострилась в российской историографии в последние десятилетия: в период, когда активно идет процесс самоопределения постсоветской России (а самоопределение возможно при сопоставлении с иными социо-политическими моделями), был резко отторгнут - в первую очередь по идеологическим, а не собственно научным причинам - достаточно надежный критерий сравнительно-исторического исследования, который давала марксистская парадигма социального познания. Конечно, этот метод не без изъянов, но в его границах профессиональный историк мог не столько доказывать наличие феодализма или капитализма в тех или иных социо-политических образованиях, но вскрывать существенные их различия, оставаясь при этом по сути на позициях идеографии.
Фундаментальные основания воссоединения исторической и источниковедческой практики с глубоким теоретическим осмыслением исторической реальности может дать целостная эпистемологическая концепция, разработанная на рубеже XIX -XX вв. русским историком, методологом гуманитарного познания А. С. Лаппо-Данилевским. Выделим лишь один аспект его познавательной системы.

Методологическая концепция А.С. Лаппо-Данилевского, являясь по своим основаниям идеографической, рассматривает исторический факт не изолированно, а в контексте «коэкзистенциального» и «эволюционного» целого. Такая постановка проблемы приводит к тому, что Лаппо-Данилевский, отталкиваясь от современного ему деления наук на номотетические и идеографические, синтезирует эти понятия, рассматривая их как два подхода к единому объекту истории. Он пишет: «С номотетической точки зрения историк изучает то, что есть общего между изменениями, с идеографической - то, что характеризует данное изменение, отличает его от других и, таким образом, придает ему индивидуальное значение в данном процессе». Иными словами, историк преимущественно изучает индивидуальное воздействие индивидуума на среду с идеографической точки зрения, но для объяснения этого воздействия должен учесть воздействие среды на индивидуума с номотетической точки зрения, с которой он изучает действие «среды на индивидуума в ее уравнительном значении, т.е. в той мере, в какой она производит такие изменения в психике индивидуумов (а значит и в их действиях, и в их продуктах), благодаря которым они делаются сходными в некоторых отношениях...»
Уравнительное, типизирующее влияние социальной среды (коллективного индивидуума) на индивидуальность, а значит и особенности самой этой среды наиболее последовательно проявляется на уровне крупных источниковых комплексов, в первую очередь - основной классификационной единицы источниковедения - вида исторических источников. Именно под влиянием унифицирующего воздействия социальной среды индивидуальные результаты реализации человеческой психики (продукты культуры) приобретают общие черты и могут быть названы собирательно: мемуары, периодическая печать и т.д. Итак, вид исторических источников репрезентирует формы человеческой деятельности, совокупность которых и составляет историю общества в определенный период. Именно поэтому сопоставление видовой структуры корпуса исторических источников разных обществ может выступать как критерий в сравнительно-исторических исследованиях . Но сравнение возможно и необходимо не только в коэкзистенциальном, но и в эволюционном историческом пространстве. В этом смысле задача периодизации исторического процесса и соответственно эволюции исторических источников может рассматриваться как задача сравнительно-исторического исследования.
Осознавая необходимость разработки методологии сравнительно-исторического исследования, попытаемся именно в ее контексте рассмотреть проблему выявления общих свойств исторических источников нового времени.
Сравнение предполагает поиск как различий, так и сходства сопоставляемых объектов. На эту в общем-то тривиальную мысль следует обратить внимание хотя бы из-за не тривиальности различий в нацеленности историков на поиск типичного или уникального в исторических феноменах. Спор о том, с чего начинается сравнение: с поиска общего или различий - был бы похож на известный спор о том, что первично - яйцо или курица, если бы не два обстоятельства. Во-первых, нацеленность на преимущественный поиск сходства (типизация) или различий (индивидуализация) зависит от методологической установки исследователя - номотетической или идеографической. С другой стороны, оставаясь на позициях идеографии, нельзя не признать, что различия значимы лишь тогда, когда они выявляются у объектов, имеющих черты сходства.
Именно эту цель - выявление общих черт источников различных видов мы и преследуем. Отметим значительную актуальность этой проблемы для корпуса исторических источников нового времени, поскольку возникновение новых видов исторических источников и усложнение их системы заставляют искать дополнительные возможности для осмысления их целостности. Данная проблема получила освещение в ряде работ И.Д. Ковальченко и ученых его школы, в частности в обобщающей работе СВ. Воронковой .

Выделим следующие общие свойства исторических источников нового времени:

Огромный количественный рост исторических источников;

Упрощение содержания отдельно взятого исторического источника;

Рост числа разновидностей исторических источников;

Нацеленность на публикацию и тиражирование уже в момент создания.

Рассмотрим эти характеристики с точки зрения эмансипации человеческой индивидуальности как системообразующего фактора изменений корпуса исторических источников в новое время.
Количественный рост исторических источников. Человеку свойственно не замечать очевидного. А самым важным свойством корпуса исторических источников нового времени в сравнении с предшествующим периодом является их огромный количественный рост. Разберемся в его причинах и следствиях.
Несомненно отметим лучшую сохранность документов нового времени. Особенно это относится к России. Ведь в силу разных причин корпус исторических источников, оставшихся от средневековья, в России значительно меньше, чем в европейских странах. Крупномасштабное преобразование государственного аппарата в правление Петра I, ликвидация системы приказов и, как следствие этого, необходимость организации специального хранения документов вне системы делопроизводства приводит к созданию архивной службы, что сказывается на сохранности исторических источников. Значительно улучшается сохранность исторических источников из-за того, что в новое время многие исторические источники уже в момент своего создания предназначены для публикации (тиражирования).
Но главное не в этом. В первую очередь, речь должна идти не о лучшей сохранности исторических источников, а о качественном сдвиге в их порождении.
Почему же возрастает потребность в документировании?
Во-первых, индивидуализация человека, эмансипация человеческой личности при переходе от средних веков к новому времени расширяет круг авторов исторических источников. Мы здесь не останавливаемся на таком очевидном факторе, как рост грамотности, поскольку он является производным от рассмотренного обстоятельства.
Во-вторых, стремление эмансипированной личности к созданию вторичных социальных связей ведет к тому, что исторические источники начинают порождаться не только в государственной (и церковной) сфере, как это было до сих пор, но и в личностной (мемуары, дневники, эпистолярные источники) и общественной.
В-третьих, кроме возникновения новых сфер порождения исторических источников, увеличивается их количество и в государственной сфере. Что также во многом обусловлено новым характером законотворчества и взаимоотношений между личностью и государством. Превращение закона в единственный источник права и убежденность в том, что путем законотворчества можно переустроить жизнь государства и повлиять на формирование личности, заставляет принимать законы на основе анализа информации о состоянии тех или иных сторон жизни общества и государства. С другой стороны, расхождение обычая и закона заставляет специально заботиться о публикации законодательства и о контроле за его эффективностью. Все это приводит к увеличению числа делопроизводственных источников.
Упрощение содержания отдельно взятого докумен та. Рост количества источников, особенно в сфере делопроизводства, приводит к упрощению содержания отдельно взятого документа, что сопровождается формализацией этого содержания, а также усложнением системы источников на уровне вида и разновидности.
Указанные тенденции можно отметить не только в делопроизводственной сфере. Такие же процессы наблюдаются и в законодательстве. Не случайно, что в третьем Полном собрании законов Российской Империи публикуются не все законодательные акты: для сепаратного законодательства в ряде случаев указывается лишь название.

Наиболее значительна формализация в статистике.
Процессы упрощения содержания одного отдельно взятого источника наблюдаются и в сфере повествовательных источников. К концу XIX в. вполне очевидна дифференциация периодической печати по целому ряду критериев: по общественно-политической направленности, по ориентации на различные профессиональные и сословные группы, половозрастная дифференциация.
Как это ни покажется странным, такие же процессы мы обнаруживаем и в мемуаристике. На рубеже XIX- XX вв. все чаще встречаются мемуары, посвященные отдельным событиям или выдающимся современникам мемуариста. Относительно реже встречаются неспешные повествования обо всех памятных для автора событиях.
Рост числа разновидностей исторических источни ков. Количественный рост исторических источников и упрощение содержания отдельно взятого документа приводят к увеличению числа разновидностей внутри видов. На протяжении всего периода вновь возникшие и ранее существовавшие виды делятся на разновидности. При этом процесс возникновения новых разновидностей явно преобладает над угасанием исчерпавших себя форм, что приводит к постоянному усложнению структуры корпуса исторических источников.
Нарастание числа разновидностей в наибольшей степени проявляется в делопроизводственной документации, учетных материалах, актовых источниках.
Публикация и тиражирование исторических источ ников. Может быть самой существенной особенностью исторических источников нового времени является то, что источники большинства видов уже в момент создания были предназначены для публикации .
С начала XVIII в. становится обязательной публикация законодательных актов.
Наиболее характерные для корпуса исторических источников нового времени виды как периодическая печать, эссеистика, мемуаристика создавались именно для публикации.
И если для периодической печати расчет на публикацию очевиден и постоянен, то имманентно присущее мемуаристу стремление к обнародованию своих воспоминаний развивается и служит одним из критериев эволюции мемуаристики .
К концу XIX в. это свойство исторических источников выходит на новый уровень. Появляется текущая публикация законодательства - с 1863 г. выходит «Собрание узаконений и распоряжений, издаваемое при Правительствующем Сенате». С развитием исторической периодики расширяется публикация источников личного происхождения.
Начинается систематическая публикация сводных данных статистики.
В начале XX в. публикуется и такой источник как стенографические отчеты Государственной думы.
На протяжении XVIII -XIX вв. нарастает взаимосвязь видов исторических источников. Тесно связаны законодательство и статистика, периодическая печать и публицистика, мемуаристика и периодическая печать, эпистолярные источники и художественная литература. Механизм взаимосвязи видов различен, однако отметим, что в целом ряде случаев один вид мог влиять на другой именно потому, что в новое и новейшее время многие исторические источники изначально предназначались для публикации.

Подчеркнем взаимосвязь между отдельными свойствами. Количественный рост исторических источников во многом обуславливает упрощение содержания одного отдельно взятого документа, что в свою очередь порождает как минимум два следствия: увеличение количества разновидностей источников каждого вида и рост объема скрытой (структурной) информации внутри комплекса источников.
Исторический источник - «реализованный продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов с историческим значением» (А.С. Лаппо-Данилевский). Принятое нами определение исторического источника позволяет четко разграничить две сферы: «источник-действительность» и «историк-источник» . Объектные свойства исторического источника закладываются в момент его создания в соответствии с целью его творца, поэтому сфера «источник-действительность» первична для нашего рассмотрения. Но сразу же подчеркнем, что каждое свойство источников нового времени, порождаемое в сфере «источник-действительность», имеет своим следствием особенности взаимодействия в системе «источник-историк» .
Рост количества исторических источников создает совершенно новую познавательную ситуацию. Исследователь уже не в состоянии изучить все источники, имеющие отношение к сколь-либо значимой теме или проблеме. Он вынужден целенаправленно отбирать исторические источники в соответствии со своей исследовательской гипотезой, что заставляет более четко ее сформулировать.
Иногда исследователи утверждают, что возможно исследование без гипотезы, что гипотеза «мешает» исследователю, ограничивает поле его исследовательского внимания. Но необходимо осознать, что исследования без гипотезы не бывает. Гипотеза может быть лишь осознанной или нет. И чем сложнее проблематика, чем шире круг источников, тем строже исследователь должен подходить к формированию гипотезы. Дело в том, что гипотеза - это всегда обобщение ранее накопленного знания, в процессе исследования она трансформируется, потому что исследователь получает дополнительную информацию. Если гипотеза трансформировалась значительно, то приходится возвращаться к началу исследования с тем, чтобы проверить новую гипотезу. Историк, занимающийся ранними периодами истории, иногда почти наизусть помнит «свои» источники, постоянно обращается к одним и тем же текстам. Историк нового времени в целом ряде случаев не имеет такой возможности, особенно если он работает с массовыми источниками или статистикой. Представьте себе исследователя, который читает подряд формулярные списки чиновников или материалы земской статистики в надежде, что его «осенит» и он увидит за этими сотнями и тысячами цифр явления и процессы.
Итак, при работе с большими массивами источников историк всегда получает ответ на тот вопрос, который поставил, и он лишен возможности переспрашивать свои источники в процессе исследования. Можно сравнить общение историка-медиевиста с историческими источниками с интервью, а историка нового времени - с социологическим опросом.
Кроме того, количественный рост источников заставляет поставить проблему выборочного исследования. И здесь важно понять, что выборочный метод - это особый метод исследования, корректно работающий только на математико-статистической основе. Важно различать подбор примеров, иллюстрирующих то или иное положение, и построение выборки, которая позволяет распространить полученные результаты на все исследуемые явления (генеральную совокупность).
Для исторических источников нового и новейшего времени необходимо учитывать сферу возникновения: личностная, общественная, государственная. Тогда мы легко увидим, что, например, русские газеты возникают не только позже европейских, но и в отличие от них в государственной, а не в общественной сфере.
Выделим и учебно-методический аспект данной проблемы. Рассматривая эволюцию видов источников периода средневековья, можно и нужно ориентироваться на Наиболее заметные памятники, такие как Повесть временных лет, Русская правда и т.д. В силу огромного количественного роста источников в новое и новейшее время такой подход невозможен. Необходимо выстроить модель вида и проследить его эволюцию, привлекая отдельные памятники в качестве иллюстраций.
Вполне очевидно, что упрощение содержания отдельного источника и усложнение внутривидовой структуры создает дополнительные сложности при формировании источниковой базы исследования. Репрезентативная основа исторического труда должна структурно воспроизводить нарастающую сложность корпуса источников. Например, для рубежа XIX -XX вв. невозможно изучать газету, выражающую то или иное общественное умонастроение, не зная всего спектра мнений, выражаемых в периодике.
Второе не менее важное следствие рассматриваемого явления - это увеличение объема скрытой (латентной) информации. Такую информацию называют еще структурной, потому что она может быть выявлена при анализе структуры корпуса источников, взаимосвязей между их элементами. Например, если мы прочитаем в формулярном списке городничего города Колы, происходившего из крестьян, что он имел чин V класса Табели о рангах, то мы получим информацию об одном, отдельно взятом конкретном факте. Это то, что можно непосредственно прочитать в историческом источнике. Но даже если мы установим достоверность этой информации, мы не будем знать, сколь типична или уникальна такая карьера. Но если мы проанализируем несколько сотен формулярных списков, то мы сможем установить, каким образом зависел от социального происхождения чиновника ранг чина, имущественное положение чиновника и т.д. Традиционным методом извлечения скрытой (структурной информации) является построение таблицы, но есть и другие методы - количественные (математические) или формализованные. Чаще всего для анализа зависимостей используют такие методы математической статистики как корреляционный и регрессионный анализ.
Вполне очевидно, что историку, работающему с источниками нового времени приходится строже подходить к определению видовой природы источника, учитывая его принадлежность к той или иной разновидности внутри вида.
Кроме усложнения классификационного деления видов исторических источников, их дифференциация по разным параметрам открывает более широкие возможности для их систематизации, а значит и для выявления структурной информации. Исследователь получает дополнительные возможности анализа информации путем составления разнообразных (в том числе и комбинаторных) таблиц, а также с применением методов математической статистики.
Вторая исследовательская проблема связана с разработкой принципов группировки разновидностей и выработки методов анализа групп. В качестве примера такой группы видов и разновидностей можно назвать массовые источники, активно разрабатываемые в отечественной историографии в последние двадцать-тридцать лет.
Очевидно, что синхронная публикация исторических источников создает принципиально новые условия их сохранности, что возвращает нас к началу нашего анализа - количественному росту не только создаваемых источников, но и сохранившихся от созданного.

Кроме этого, при анализе каждого источника историк должен отчетливо осознавать ту информационную среду, в которой существовал автор источника. Должен пытаться выявить не только непосредственные источники текста, но и тот информационный континуум, в котором существовал автор. Например, поскольку европейские мемуаристы уже в XVII в. имели возможность включить свои мемуары в историографический контекст (знакомясь с публикациями исторических сочинений, начиная с античных, и произведениями других мемуаристов), поэтому часто рассматривали их как историю настоящего (Contemporary History), русские мемуаристы еще в XVIII в. писали свои мемуары-автобиографии изолированно друг от друга.
Историку также при исследовании обстоятельств создания источника следует обратить внимание на то, предназначался ли источник для публикации и в какой среде он должен бытовать. То есть расчет на публикацию включается в систему целей создателя источника. При этом необходимо помнить, что авторы в разной степени учитывали характер дальнейшего бытования в момент создания исторического источника. Степень и характер учета потенциальной аудитории зависели как от личности автора, так и от видовой принадлежности создаваемого произведения.
Отметим также, что многие особенности анализа источников нового времени, вытекающие из их природы, существенны и для предшествующего периода. Историк-медиевист, изучая летопись или агиографическое произведение, должен максимально осмыслить исходную гипотезу или задать себе вопрос, например, о характере бытования этого источника. Однако для нового времени эти методические требования должны быть четко осознанны, без их рефлексии невозможно сколь-либо существенное исследование. Здесь мы не обсуждаем специально вопрос о том, что первично: усложнение государственного аппарата или увеличение документооборота. Отметим лишь, что, на наш взгляд, распространенное убеждение, что усложнившийся государственный аппарат порождает огромное количество бумаг, основано на подмене причины следствием. Мы согласны с Б.Г. Литваком в том, что потребность в обмене информацией, а значит, и в документировании ведет к усложнению государственного аппарата.
Мы различаем публикацию и тиражирование. Публикация в широком смысле включает не только печатание типографским способом, но и оглашение (например, законодательство) или предназначенность для прочтения другими (мемуары). Тиражирование некоторых документов нельзя рассматривать как публикацию (например, тиражирование формуляра).
Расчет мемуариста на публикации показан в работе А. Г. Тартаковского.
Заметим, что разграничение это чисто аналитическое. Исторический источник - это не только то, что создано человеком прошлого, но и то, что осмыслено в качестве такового современным исследователем.

Выделение в философии истории двух составляющих - субстанциальной и гносеологической - весьма условно. Дело в том, что теории исторического процесса не имманентны самому процессу, а являются способами осмысления прошлого. Поэтому обратимся к соотношению цивилизационного и глобалистского подходов в контексте эпистемологической проблематики, и в первую очередь к историческому познанию. Для этого следует ответить по крайней мере на два вопроса: что мы познаем, когда изучаем историю: прошлое или настоящее; зачем мы познаем: чтобы объяснить прошлое и на этой основе спрогнозировать будущее или чтобы понять прошлое (либо настоящее ~ в зависимости от ответа на первый вопрос), чтобы узнать, как действовать в настоящем.
На первый вопрос ответил Гегель: «...Так как мы имеем дело лишь с идеей духа и рассматриваем во всемирной истории все лишь как его проявление, мы, обозревая прошедшее, как бы велико оно ни было, имеем дело лишь с настоящим... наличествующая настоящая форма духа заключает в себе все прежние ступени... Те моменты, которые дух, по-видимому, оставил позади себя, он содержит в себе и в своей настоящей глубине»1.
Сознавая ценность европейского, а также североамериканского эпистемологического опыта при поиске ответа на второй вопрос, обратимся к российскому наследию. В последние годы в России усилился интерес к англо-французскому эпистемологическому опыту, но традиции российской гуманитаристики иные, чем на Западе. Основания для расхождения в эпистемологии Нового времени обнаруживаются уже в оппозиции немецкой классической философии и контовского позитивизма как логического завершения развития англо-французского эмпиризма2.
Еще до выхода в свет «Курса позитивной философии» Гегель во введении к «Философии истории» показал существенные различия англо-французской и немецкой традиций изложения истории, что можно экстраполировать на гуманитарную мысль в целом. Представляется, что русская философская мысль ближе к немецкой. На это указывают и опыт адаптации немецких философских школ на
русской почве, и системообразующая не только для русской философии, но и для всего российского миросозерцания категория «все- единства», генетически восходящая к христианскому пониманию целостности мира (а в философской традиции - к гегелевскому принципу: «Ничто единичное не обладает всей полнотой реальности»).
Широта российского мировосприятия, корни которого, несомненно, можно обнаружить в специфике роли и действия историкогеографических факторов в российской истории, воплотилась и в теоретико-познавательных позициях российской гуманитарной мысли XIX - начала XX в. Особенно ярко это проявилось в сфере гуманитарного образования, где определяющими были историко- филологическое и историко-юридическое направления. Отметим в России XIX в. распространенность историко-правовых исследований и развитие исторической школы права, основоположником которой был немецкий юрист Савиньи.
Просвещенческие иллюзии XIX в. преодолевались во Франции, с одной стороны, и в Германии и России - с другой, разными путями. Во Франции бурно развивалась позитивистская социология. Ее целью было выявление закономерностей, понимаемых как устойчивая взаимо- встречаемость явлений, с тем чтобы объяснить и прогнозировать реальность. В России наряду с этим существовало стремление к пониманию культурных, в том числе правовых, феноменов на основе исторического подхода. Последний позволял обнаружить истоки явлений и их развитие, понять культурные феномены (в отличие от позитивистского объяснения).
Различение понятий «понимание» и «объяснение» как целей познавательной деятельности имеет принципиальное значение. На рубеже XIX и XX вв. в гуманитарном знании обозначилась оппозиция номотетического и идиографического подходов. Не останавливаясь здесь на сущностных различиях номотетики и идиографии, отметим принципиально важное: если номотетика ставит задачу объяснения исторической действительности (отсюда ее прогностическая функция), то идиография преследует цель понимания культурно-исторических феноменов. Следовательно, идиография сохраняет гуманитарный характер исторического знания. Именно поэтому на путях идиографии сейчас идет поиск выхода из кризиса «объясняющего» подхода.
Различие «объясняющего» и «понимающего» подходов имеет и глубокий этический смысл. «Объясняющий» подход и его прогностическая компонента обычно отводят человеку место составляющей в системе, действующей по «объективным законам», что снимает с личности значительную долю ответственности. Задача «понимающего» подхода -- адекватное понимание окружающей реально- сти с целью реализации свободы воли, принятия ответственных решений в частной и общественной жизни.

Как нам представляется, если продлить во времени оппозицию номотетики и идиографии и применить эти подходы к построению теории исторического процесса, то именно цивилизационный подход может рассматриваться как «понимающий», а глобалистский - как «объясняющий».
Различия подходов еще четче выявляются при обращении к сравнительным исследованиям. Системное постижение целого невозможно без компаративного анализа его составляющих. И мы не можем не согласиться с Т.Шидером, который писал, что «обращение к сравнительному исследованию представляет собой симптом, обнаруживающий волю к преодолению национальных границ также и в области истории...»3.
Если глобалистский, «объясняющий», подход в рамках компаративного исследования нацелен на выявление общего, на поиск соответствий сконструированной глобальной модели (то, что в результате такого поиска добросовестный ученый обнаруживает не только сходства, но и отличия, очень мало влияет на суть дела), то цивилизационный, «понимающий», подход нацелен на индивидуализацию, на выявление особенностей данного культурного целого.
Признавая ценность цивилизационного подхода как гуманистического, отвечающего потребностям понимания прошлого и настоящего и в связи с этим составляющего основу реализации свободы воли личности, мы вынуждены признать и давление глобалистского подхода, который, часто помимо воли исследователя, проникает в любое цивилизационное построение.
Один из простейших способов такого проникновения - через терминологию4. Наличие универсальной модели исторического процесса наиболее заметно при переводе с одного языка на другой. Например, французское etat или английское state переводится на русский язык как «государство». Хотя даже нелингвисту ясно различие в этимологии этих слов. Одно из ключевых понятий российской социальной истории - «крепостной» в английском переводе в лучшем случае является калькой, а чаще всего переводится словом slave. Можно привести и другие примеры влияния понятий, используемых в русской истории, при исследовании европейского материала. Так, в средневековой истории хорошо известно понятие «варварские правды». Из них всех собственно «правда» - только «Русская правда» Ярослава Мудрого; европейские же кодексы называются латинским словом lex, что никак не соответствует понятию «правда». Получается, что цивилизационный и глобалистский подходы различимы на уровне исторической теории. Превалирует ли глобалистский подход в сфере методологии? Попытаемся ответить на этот вопрос.
Исследователь, выстраивая модель исторического процесса («конструируя историческую реальность»), должен четко представлять, каковы характер и назначение этой модели. При компаративном ис

следовании культур принципиально выяснить, что является «контробъектом» сравнительного исследования: другая цивилизация или глобальная модель?
В результате глобалистского подхода создается модель, претендующая на универсальность. Наиболее яркий пример тому - теория общественно-экономических формаций, в которой конкретная цивилизация соотносится с имеющейся универсальной моделью. Внимание исследователя нацелено в этом случае на поиск общего, а специфические черты исследуемой цивилизации если и замечаются, то рассматриваются как второстепенные, иногда даже как досадная помеха, нарушающая чистоту модели. Достаточно вспомнить, сколь жаркие дискуссии велись, ведутся и, скорее всего, еще долго будут вестись по поводу особенностей феодализма в России. При всей тонкости исторического анализа, выявлении специфических черт и т.д. сомнению почти никогда не подвергался сам предмет дискуссии - феодализм применительно к русской истории.
Можно ли выявить индивидуальность цивилизации без ее сравнения с иными цивилизациями? Если да, то возникает второй вопрос: можно ли при сравнении цивилизаций обойтись без универсальной модели. И каковы в этом случае критерии сравнительно-культурологического дискурса?
Прибегнем к распространенной аналогии исторического процесса и человеческой жизни. Ее использовал И.Х.-Ф.Шиллер, говоря об известных в конце XVIII столетия культурах: они «сходны с детьми различных возрастов, которые стоят вокруг взрослого и на живом примере напоминают ему, чем он сам был прежде и из чего вырос»5.
О.Конт, приводя различные доказательства открытого им «великого основного закона» развития человеческого ума, писал: «Общее изменение человеческого разума может быть теперь легко установлено весьма осязательно, хотя и косвенным путем, а именно рассматривая развитие индивидуального ума. Так как в развитии отдельной личности и целого вида отправной пункт необходимо должен быть один и тот же, то главные фазы первого должны представлять основные эпохи второго». И далее: «...По отношению к самым важнейшим понятиям каждый был теологом в детстве, метафизиком в юности и человеком позитивного ума в зрелом возрасте»6.
Наверное, самое авторитетное подтверждение плодотворности подобных аналогий находится у 3.Фрейда: «Психоаналитическое исследование с самого начала указывало на аналогии и сходства результатов его (О.Конта. - М.Р.) работ в области душевной жизни отдельного индивида с результатами исследования психологии народов». И далее следует наиболее существенный в контексте рассматриваемой проблемы момент: «В душевной жизни народов должны быть открыты... подобные же процессы и связи, какие были выявлены при помощи психоанализа у индивида...»7.

Попытаемся последовать совету Фрейда. Вильгельм Дильтей, разработавший в конце XIX в. концепцию «описательной психологии», утверждал: «Внутреннее восприятие мы восполняем постижением других. Мы постигаем то, что внутри их. Происходит это путем духовного процесса, соответствующего заключению по аналогии. Недочеты этого процесса обусловливаются тем, что мы совершаем его лишь путем перенесения в него нашей собственной душевной жизни. Элементы чужой душевной жизни, разнящиеся от нашей собственной не только количественно или же отличающиеся от нее отсутствием чего-либо, присущего нам, безусловно, не могут быть восприняты нами. В подобном случае мы можем сказать, что сюда привходит нечто нам чуждое, но мы не в состоянии сказать, что именно»8. Идеи Дильтея были восприняты и развиты применительно к историческому познанию выдающимся русским историком и методологом А. С.Лаппо-Данилевским.
Системообразующим принципом методологии Лаппо-Данилев- ского являлось «признание чужой одушевленности». Исходя из этого, историк «конструирует... перемены в чужой психике, в сущности, недоступные эмпирическому... наблюдению»9. Но признание «чужой одушевленности» как эпистемологический принцип, подчеркивал Лаппо-Данилевский, нельзя смешивать с мнимо-эмпирическим знанием «чужого Я», поскольку историк может лишь гипотетически конструировать «чужое Я» по внешним обнаружениям его духовной жизни, по объективированным результатам его психической деятельности, т.е. по историческим источникам. Здесь историк может исходить и исходит только из собственной индивидуальности, из собственного исследовательского и жизненного опыта и использует для воспроизведения в себе «чужого Я» переживание, ассоциирование и заключение по аналогии.
А.С.Лаппо-Данилевский подчеркивал эпистемологические сложности, возникающие при «воспроизведении одушевленности» изучаемого им исторического субъекта. Исследование начинается с научного анализа элементов своей собственной душевной жизни. Историк при этом исходит из того, что его психика и психика изучаемого им субъекта различаются лишь интенсивностью составляющих ее элементов. Однако историк не может быть полностью уверен в соответствии друг другу самих комбинаций этих элементов, поэтому, исходя из анализа собственной психики, вынужден ограничиться
констатацией сходства отдельных элементов, «общих обеим одушев-
10
ленностям», а не их системам.
Лаппо-Данилевский так описывает процесс воспроизведения «чужой одушевленности» в ходе гуманитарного исследования. Историк «как бы примеряет наиболее подходящие состояния своего собственного сознания к проанализированному и систематизированному им внешнему обнаружению чужой одушевленности, подделывается под нее
и т.п.; ему приходится искусственно... ставить себя в условия, при которых он может вызвать его и т.п., хотя бы и несколько раз. Лишь после таких исследований он может перевоспроизвести в себе то именно состояние сознания, которое он считает нужным для надлежащего понимания чужих действий...»11.
Оригинальная источниковедческая концепция, разработанная
А.С.Даппо-Данилевским, предоставляет уникальные возможности для сравнительного исследования культур. Считая психологическое понимание человека основной задачей гуманитаристики, а понимание человека прошлого (и шире - индивида, под которым может пониматься как отдельный человек, так и общность людей, в предельном смысле - человечество) задачей исторической науки, ученый отвел особое место в своей системе методологии источниковедения, впервые конституируя его в качестве самостоятельной научной дисциплины со своими предметом и методом. Рассматривая предмет источниковедения как «реализованный продукт человеческой психики», он исследовал методы его интерпретации, целью которой и является понимание индивида прошлого - творца произведения культуры (исторического источника).
Методологическая концепция А.С.Лаппо-Данилевского, являясь в своей основе идиографической, рассматривает исторический факт не изолированно, а в контексте «коэкзистенциального» и «эволюционного» целого. Такой подход приводит к тому, что, отталкиваясь от современного деления наук на номотетические и идиографиче- ские, ученый синтезировал эти понятия, рассматривая их как два подхода к единому объекту истории. «С номотетической точки зрения историк изучает то, что есть общего между изменениями, с идиографической - то, что характеризует данное изменение, отличает его от других и, таким образом, придает ему индивидуальное значение в данном процессе»12. Иными словами, историк изучает преимущественно воздействие индивида на среду с идиографической точки зрения. Для объяснения этого воздействия исследователь должен учесть воздействие среды на индивидуума с номотетической точки зрения, с которой он изучает действие «среды на индивидуумов в ее уравнительном значении, т.е. в той мере, в какой она производит такие изменения в психике индивидуумов (а значит, и в их действиях, и в их продуктах), благодаря которым они делаются сходными в некоторых отношениях...»13.
Такое уравнительное, типизирующее влияние социальной среды (коллективного индивидуума) на индивидуальность, а значит, и особенности самой этой среды наиболее последовательно проявляются на уровне основной классификационной единицы источниковедения - исторического источника. Именно под влиянием унифицирующего воздействия социальной среды индивидуальные результаты реализации человеческой психики (продукты культуры) при
обретают общие черты и могут быть названы собирательно: мемуары, периодическая печать и т.д. Итак, вид исторического источника представляет формы человеческой деятельности, а совокупность последних и составляет историю общества в определенный период. Именно поэтому эволюция исторических источников может выступать как критерий в сравнительно-исторических исследованиях.
Конечно, открытия 3.Фрейда существенно обогатили наше представление о человеческой психике. И в этой части концепция Лаппо- Данилевского, считавшего, что идеал понимания «другого» через созданные им продукты культуры (исторические источники) - это понять его как самого себя, выглядит несколько устаревшей, но утверждение, что гуманитарное познание в целом и историческое познание в частности начинаются с максимальной рефлексии собственного сознания, и мысль о том, что мы можем заметить в «другом» только то, что есть в структуре нашей психики, не потеряли своей актуальности. В этом контексте публицистический призыв Марка Блока к историку «не быть только кабинетным ученым»14 наполняется вполне реальным эпистемологическим смыслом: душа ученого- гуманитария «обязана трудиться и день и ночь», без чего его возможности в понимании «другого» будут ограничены.
Таким образом, с методологической точки зрения цивилизационный подход начинается с осмысления собственной культуры, так же как у Лаппо-Данилевского гуманитарное познание начинается с рефлексии собственной психики. Цивилизационная модель, получаемая как результат такого осмысления, носит исторически конкретный характер и является основой для сопоставлений. Конечно, в этом случае вполне очевидна опасность вернуться к евроцентризму. Но это будет уже осмысленный евроцентризм, без претензий на универсальный характер данной модели исторического процесса.
Как уже говорилось, если сравнительно-историческое исследование в рамках глобалистского подхода направлено на обнаружение черт универсальной модели в конкретной исторической ситуации, то в рамках цивилизационного подхода оно нацелено на понимание специфики данной формы исторического существования. Очевидно, что в первом случае результатом такого сравнительного исследования будет доказательство «работоспособности» принятой универсальной модели, а во втором случае - более глубокое понимание прежде всего своей актуальной культуры через сопоставление с иными. И здесь мы согласимся с Клодом Леви-Стросом, который утверждал: «Эпоха Возрождения открыла в античной литературе не только забытые понятия и способы размышления - она нашла средства поставить во временную перспективу свою собственную куль- туру, сравнить собственные понятия с понятиями других времен и народов». И сделал вывод: «...Никакая часть человечества не может понять себя иначе как через понимание других народов»15.

В заключение вспомним, что Ж.-П.Сартр, признавая, что философское знание середины XX в. по-прежнему переживает «момент Маркса», что «исторический материализм предлагал единственное приемлемое объяснение истории...», писал, что «марксизм неожиданно утратил свою власть над нами; он не удовлетворял нашей потребности в понимании...»16. Излишне еще раз напоминать, что на протяжении полутора веков марксизм все еще остается наиболее мощной и последовательно разработанной глобалистской концепцией.
ПРИМЕЧАНИЯ Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 1993, с. 125. См.: Трельч Э. Историзм и его проблемы. М., 1994, с, 719. Шидер Т. Возможности и границы сравнительных методов в исторических науках. - Философия и методология истории. Сборник статей. М., 1977, с. 143-167. На это обращал внимание, в частности, К.Поппер, когда писал, что «теории неявно содержатся в... терминологии» (Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993, с. 167). Шиллер И.Х.-Ф. В чем состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения. - Шиллер И.Х.-Ф. Собрание сочинений. В 8 томах. Т. VII. Исторические работы. М.-Л., 1937, с. 600. Конт О. Курс позитивной философии. СПб., 1912, с. 3. Фрейд 3. Тотем It табу. - Фрейд 3. «Я» и «оно»: Трудьх разных лет. Кн. 1. Тбилиси, с. 195. Дилътей В. Описательная психология. СПб., 1996, с. 98. Лаппо-Данилевский Л.С. Методология истории. СПб., 1913, вып. 2, с. 308. Там же, с. 317. Там же, с. 315. Там же, с. 296. Там же, с. 320. Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М., 1986, с. 27-28. Леви-Строс К. Три вида гуманизма. - Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1994, с. 16. Сартр Ж-П. Проблемы метода. М., 1994, с. 25-26.

Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие / И.Н.Данилевский, В.В.Кабанов, О.М.Медушевская, М.Ф.Румянцева. - М.: Российск. гос. гуманит. ун-т, 1998. - 702 с.
ISBN 5-7281-0090-2

Учебное пособие отвечает новому статусу источниковедения в современной эпистемологической ситуации, характеризуемой усилением полиметодологизма, стремлением к гуманитаризации исторического знания, усилением интеграционных процессов, В основе концепции книги - теоретическое осмысление того факта, что исторический источник (продукт культуры, объективированный результат деятельности человека) выступает как единый объект различных гуманитарных наук при разнообразии их предмета.

Значительное внимание уделяется методологическим проблемам: обосновывается источниковедческий критерий сравнительно-исторических исследований, раскрываются междисциплинарные связи источниковедения. Источниковедение рассматривается как интегрирующая дисциплина в системе гуманитарных наук; показываются различные методологические подходы к решению наиболее значимых проблем, а также развитие методики исследования основных видов исторических источников.

Обзор основных видов источников российской истории, данный во 2-й части учебного пособия, имеет универсальный характер, поскольку отражает тенденции, общие для источниковой базы истории разных стран.

Часть I. ТЕОРИЯ, ИСТОРИЯ И МЕТОД ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ

Раздел 2. СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ (О.М.Медушевская)
(p1s2.pdf - 775К)

Раздел 3. МЕТОД ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ И МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ АСПЕКТЫ (О.М.Медушевская)
(p1s3.pdf - 483К)

Часть 2. ИСТОЧНИКИ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

Раздел 1. ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XI-XVII ВЕКОВ (И.Н.Данилевский)

Раздел 2. ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ XVIII - НАЧАЛА XX ВЕКА (М.Ф.Румянцева)

(p2s2c1.pdf - 212К)

(p2s2c2.pdf - 217К)