В начале царствования новый монарх робко попытался опереться на опыт государственного управления отца Николая Павловича, но время и обстоятельства заставили его действовать вопреки этому опыту. Он был призван помочь стране сделать резкий рывок и догнать ведущие державы мира, надеясь осчастливить этим своих подданных. К сожалению, как показала история, их могли осчастливить или чудеса, исходившие от верховной власти, или резкое ограничение и слом этой власти. Александр же Николаевич собирался заниматься всего-навсего проведением реформ.
Можно спокойно и с достоинством нести бремя власти, гордясь тем, как богатеет, становится все более могучей держава. А если не становится или это происходит слишком медленно, незаметно для глаза? Можно погрузиться в рутину каждодневных дел и монотонно исполнять роль директора огромного департамента, именуемого державой, империей. А если к подобному роду занятий не лежит душа, а то просто нет таланта к бюрократической работе? Можно попытаться рывком совершить почти невозможное, переменить вековой быт страны, подстегнуть ее неторопливое перемещение по пути прогресса. А если результаты подобных рывков сказываются далеко не сразу, да и не все из них однозначно благотворны?.. И возникает мысль облегчить монаршью ношу, оставить участок деятельности своим наследникам.
Впрочем, до подобных настроений, до усталости от власти Александру Николаевичу в 1856 году было еще очень далеко. Он полон сил и замыслов, он нравится окружающим его людям, да и российское общество присматривается к нему достаточно доброжелательно. Так был ли он готов к тому, чтобы не только занять престол, но и совершить, утвердясь на нем, те действия, которых ждала от него страна? По этому поводу в исторической литературе существуют самые разные точки зрения: от утверждения, что наш герой был бледным эпигоном своего отца, до мнения, будто на российский престол вступил прирожденный реформатор. Для того чтобы разобраться в этой разноголосице, попробуем не столько начать с начала, сколько подвести некоторые итоги первой части нашего разговора.
Во-первых, кто и чего ждал от нашего героя? Не секрет, что единодушия в российских ожиданиях не было и не могло быть, слишком пестрым оставалось общество, а значит, слишком противоречивыми оказывались интересы разных его слоев. Высшая бюрократия в лице старых николаевских служак жаждала наведения порядка в стране, то есть отлаживания работы государственного аппарата, разболтанного за годы Крымской войны. Ни о каких серьезных переменах, кроме разве что кадровых, эти люди не думали, поскольку николаевская система правления представлялась им единственно возможной, а Крымская война - досадным недоразумением.
За этими деятелями, как вскоре оказалось, располагался относительно широкий и достаточно влиятельный слой средне-высшей бюрократии, многие представители которого имели свое видение решения возникших перед Россией проблем. Оно включало в себя реформирование разных сфер жизни империи, вплоть до введения в будущем конституционного правления. С точки зрения чиновников-реформаторов, Александр II должен был встать во главе преобразований и своим авторитетом помочь им (чиновникам) вести Россию по пути прогресса, то есть дальнейшей европеизации страны. Этот слой средне-высшей бюрократии не верил в способность разобщенного, неорганизованного общества помочь Зимнему дворцу в деле преобразований, допуская участие отдельных членов этого общества в реформах в качестве экспертов или проводников перемен на местах.
Поместное дворянство, несмотря на свою неоднородность, ожидало от нового императора прежде всего наведения порядка в растревоженной войной деревне и финансах. Подавляющее большинство из этих дворян и не думало ни о каких серьезных переменах в социально-политической области, с трудом представляя себе некрепостническую Россию. Конечно, среди помещиков имелись люди, просчитывавшие варианты отмены крепостного права и даже приветствовавшие их, однако они составляли ничтожную часть провинциального дворянства. Что касается изменения системы управления страной, то большинство помещиков придерживалось убеждения своих дедов и прадедов, считавших, что абсолютная власть монарха справедливее и выгоднее для первого сословия, чем олигархическое правление нескольких аристократических фамилий. Конституционные мечты либералов упрямо ассоциировались в головах помещиков с хаосом Смутного времени или «затейкой верховников» в конце 1720-х годов.
Наконец, для городских слоев и крестьянства воцарение нового императора связывалось с надеждами на выравнивание правового положения российских сословий, вплоть до освобождения помещичьих крестьян и отмены ряда проявлений крепостного права. Ожидания широких народных масс весьма трудно точно классифицировать и потому, что эти ожидания слишком широки, и потому, что они чрезвычайно неопределенны. Можно сказать, что массы надеялись на улучшение своей жизни, подразумевая под этим прежде всего улучшение своего материального положения. Однако не будем и слишком упрощать народные требования. Шеф III отделения А. X. Бенкендорф еще в 1827 году отмечал: «Среди этого класса (крепостных крестьян - Л. Л.) встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда». О чем же рассуждали эти крепостные «головы» и что они противопоставляли существующему порядку вещей?
Первую половину XIX столетия недаром считают временем наибольшего распространения народной социальной утопии, отразившей представления крестьянства об идеальных формах человеческого общежития. Эти формы были облачены в религиозные одежды, обращены в далекое прошлое и включали в себя принципы всеобщего братства, совместного и посильного труда, организацию артелей-коммун, дающих каждому их члену равные права и возможности с другими. Описания идеального человеческого сосуществования в народных утопиях живо напоминают картины Царства Божия, обычно рисуемые людьми, искренне верующими, но не слишком сведущими в богословии.
Насколько соответствовал этому пестрому набору надежд и чаяний наш герой, какие из перечисленных выше слоев населения страны могло удовлетворить его воцарение, что он был в силах сделать, а против чего оказался бессилен? Александр Николаевич являлся одним из образованнейших монархов, когда бы то ни было вступавших на российский престол. Он обладал не только широкими теоретическими сведениями, но и достаточными практическими навыками управления государством. В последнем случае особенно важно знание принципов деятельности бюрократического аппарата, так как направление его деятельности во многом зависит от мнений монарха и его умения направлять эту деятельность в нужном ему направлении. С механизмом работы государственной машины наш герой был знаком очень неплохо.
Второе, о чем следует поговорить, анализируя его готовность к преобразованиям или, напротив, к защите традиционных устоев, является тот самый дух времени, на который так любят в трудных случаях ссылаться историки. Когда пишут о Крымской войне, то единодушно отмечают, что она стала рубежным моментом именно для России. Это утверждение совершенно справедливо, и у нас еще будет время в этом убедиться. Однако при этом как-то забывается, что Крымская война стала своеобразным водоразделом для всей Европы. В середине 1850-х годов происходят важнейшие престижные потери, заметно повлиявшие на дальнейшее развитие стран континента. Во-первых, был положен конец политическому и военному диктату России, которыми упивались не только императоры, но и большинство образованных русских людей.
Во-вторых, завершается духовный диктат французской революции конца XVIII века, финал которого был предрешен рядом революций 1830-1840-х годов. Закончился великий революционный кризис в Западной Европе и началась стабилизация ее политического и гражданского устройства. Абсолютизм сменяется конституционализмом, феодальное право - буржуазным, демократическим, отменяются сословные привилегии. В-третьих, с Крымской войной заканчивается «первый тур» европеизации России, «тур» политический, когда происходило становление имперских высших и местных органов, утрясалось взаимодействие церковных и светских властей, нарождалось общественное движение.
Иными словами, перед правительством Александра II вырисовывалась задача начать «второй тур» европеизации страны, прежде всего ее социальных отношений (отмена крепостного права, судебная и военная реформы, изменение финансовой и образовательной систем). Заметим в скобках, что этот «тур» обещал быть более трудным, чем предыдущий, так как надо было ограничить или уничтожить тот самый механизм, с помощью которого до Александра II европеизация производилась, то есть саму крепостническую систему.
Однако если качества личности нашего героя и дух времени благоприятствовали восшествию его на престол, то в чем, собственно, сущность разногласий по поводу того, был ли он именно тем императором, которого ждала Россия? Судя по всему, сложность заключается в идейной и, если хотите, психологической предрасположенности или нерасположенности Александра Николаевича к тем или иным шагам на новом посту. И здесь мы вступаем на зыбкую почву предположений и догадок, когда можем руководствоваться только тем, что знаем о его детстве и юности, а также о том, что будет совершено им позже. Тем не менее позволим себе задержаться на данной теме, поскольку она во многом определяет наше отношение к императору.
Если говорить об идеологии, то позицию Александра Николаевича вряд ли удастся определить однозначно, как либеральную или, скажем, консервативную. И вовсе не потому, что наш герой был политически всеяден или, как выражаются политологи, являлся конформистом. Он искренне и убежденно был готов действовать по обстоятельствам, но эти действия определялись не столько его политическими симпатиями, сколько личным пожеланием главы государства, монарха. В силу исторических обстоятельств хозяин Зимнего дворца и его ближайшее окружение, как уже отмечалось, лучше кого бы то ни было в России ощущали дыхание времени и, если не зашоривались, не пытались навязать времени свою точку зрения, то имели реальный шанс вести страну по пути постепенных, но необходимых изменений без ненужных потерь и потрясений.
Говоря иначе, Александр Николаевич являлся эволюционистом и ради постепенного, но непрерывного движения вперед был готов поддерживать либералов либо консерваторов, то есть тех, чьи позиции в данный конкретный момент жизни России наиболее соответствовали, с точки зрения монарха, историческим реалиям. Именно эти реалии задавали курс государственному кораблю, а задача капитана корабля заключалась в том, чтобы вверенное ему судно не получило критического крена ни на один борт и благополучно достигло промежуточной гавани. Ведь каждое царствование - это благополучное или не очень благополучное плавание от одного порта к другому.
Когда ближайшие соратники Александра II сетовали на невнятность позиции императора (а это случалось достаточно часто), они, при всей своей формальной правоте, не понимали главного. Определенность политической позиции важна и обязательна для члена партии или политической организации. Монарх же, даже самый жесткий, обречен на немыслимые компромиссы, внезапные и не всегда осознанные изменения курса. Он не может стать членом какой-то одной партии, потому что сам по себе является уникальной партией, в которую нет доступа посторонним и которая обречена на одинокое существование.
Если говорить о характере, о личности Александра Николаевича, то давайте в первую очередь вспомним, что он вступил на престол в возрасте 37 лет, то есть совершенно зрелым человеком. О каком-то психологическом взрослении, изменении черт характера и т. п. в такие годы говорить уже не приходится. Родившийся наследником престола и воспитанный Зимним дворцом, он усвоил традиционное отношение к положению монарха. Это положение требовало полнейшего самоотречения, растворения царствующего лица в том, что называется монаршим долгом, подчинения каждого дня жизни императора, всех сторон его существования выполнению этого долга.
Однако, когда речь заходит о нашем герое, во всех этих вроде бы бесспорных сентенциях начинает проклевываться некая особенность, привлекательная для любителей загадок хитрость, характерная не столько для Александра II, сколько для времени его правления. Абсолютная монархия, иными словами, все абсолютное, связанное с монархией, изживало себя, постепенно отмирало, в том числе и абсолютное одиночество монарха, абсолютное отличие его от других людей, вознесенность над ними. В силу черт своего характера наш герой был готов к такому развитию событий более, чем любой из его предшественников и преемников. Можно сказать, что он с детских лет мечтал об изменении имиджа российского самодержца.
Те исследователи, которые считают Александра II недостаточно подготовленным к миссии, выпавшей на его долю, по сути, укоряют его в том, что он не был новым Петром Великим. Но, во-первых, как он мог им стать, если ему предстояло разрушить как раз ту крепостническую систему, на которой Петр возвел здание новой России? А во-вторых, дело заключалось в том, что освобождение крестьян от безграничной власти помещиков, слова от цензуры, армии от рекрутчины и т. п. переплелось для Александра Николаевича со своим собственным освобождением от абсолютизации положения монарха, отсутствия у него частной жизни. Он хотел быть на престоле человеком, а не символом. Стоит ли его за это осуждать или надо призывать восхищаться смелостью решения императора? Не будем спешить с выводами, посмотрим, к чему привели попытки нашего героя сделать монарха в глазах россиян обыкновенным человеком.
Впрочем, почему только россиян? Уже упоминавшийся в ходе нашего разговора Бисмарк был неплохим психологом, но всяком случае, он умел подмечать незаметные на первый взгляд, но «говорящие» черточки характеров своих собеседников. Так, вот, прусский канцлер однажды записал в дневнике следующее: «Я всегда чувствовал симпатию к нему (Александру II - Л. Л.) на обедах у нашего императора, где подают немецкое шампанское и по одной котлетке на человека, царь ел и пил с отвращением и не очень умело старался это скрыть. Он бывал мил за столом... Я более типичного русского не видел... А эта способность влюбляться... Он всегда был влюблен и потому почти всегда благожелателен к людям».
Можно вести долгие и достаточно интересные теоретические споры о человечности или бессердечии того или иного монарха - вряд ли подобные дискуссии прибавят что-то значимое к нашим знаниям об этих людях. Ясно лишь, что одиночество монархов, связанное с чином, который они приняли, неотъемлемая часть их жизненного пути. И так же ясно, что полноценного разговора о конкретном правителе не получится до тех пор, пока мы не углубимся в изучение всех сфер его жизни, пока не попытаемся посмотреть на него не только как на самодержца, но и как на общественного деятеля, сына, брата, мужа, отца. Куда же нам теперь направить наш разговор, какую тему затронуть? Забавную фразу бросил Бисмарк, помните «Он был всегда влюблен...» Вас она не заинтриговала? А вот меня, признаться, задела за живое...
ОДИНОЧЕСТВО ВТОРОЕ. БЕГСТВО
Трудно привыкнуть к жизни, которая целиком проходит в приемных залах, в дворцовых подъездах и на лестницах.
Жан де Лабрюйер
В кругу родных
Если бы наш разговор был посвящен только событиям и процессам, происходившим в России в 1850-1880-х годах, то сейчас, конечно, следовало бы побеседовать о реформах, проведенных в царствование Александра II, о непростых отношениях Зимнего дворца с общественно-политическими лагерями страны, о надеждах и разочарованиях, поочередно охватывавших как государственных или общественных деятелей, так и простых обывателей России, наконец, об обстоятельствах трагической гибели героя этой книги. Однако тема нашего разговора: Александр Николаевич - человек и монарх, а потому речь сейчас пойдет о его пребывании в семье родителей, создании им собственного домашнего очага, и в дальнейшем - о попытках найти счастье и успокоение за пределами семейного круга.
Хочется верить, что многое в судьбе и поступках Александра II станет понятнее, если мы обратимся именно к событиям его личной жизни. В конце концов, реформы и прочие деяния определили величие и особенности его царствования, но вряд ли сильно воздействовали на человеческую сущность Александра Николаевича, его симпатии и антипатии. Да и не из одних лишь величественных моментов состояло его правление, как и правление любого другого монарха. Все они были людьми, желавшими тепла, заботы, понимания, пытавшимися укрыться от жизненных невзгод за прочными стенами своего дома.
Наш герой всегда был окружен многочисленной родней: бабушка, отец, мать, братья, сестры, жена, шесть сыновей, две дочери. Казалось, что еще нужно, если не для полного счастья, то хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя одиноким как в семье родителей, так и в собственной семье? На первый взгляд все верно, но... Сколько таких «но» встречалось на жизненном пути Александра Николаевича! Однако прежде чем углубляться в обстоятельства личной жизни нашего героя, скажем несколько слов о воспитании дворянских детей в России первой половины XIX века. Это поможет нам оценить типичность или уникальность воспитания наследника престола в 1820-1830-х годах.
В России в указанный период существовали три типа отношений между родителями и детьми. Первым отметим так называемый английский, при котором детям разрешалось практически все. Считалось, что таким образом из детей вырабатываются подлинно свободные личности, не стесненные неуместными запретами, не искалеченные контролем со стороны взрослых. На самом деле родители, отстаивая абсолютную свободу ребенка, на деле потакали его прихотям и чаще всего растили отнюдь не идеальных английских джентльменов, а черствых эгоистов и самодуров.
Вторым типом внутрисемейных отношений было спартанское воспитание, при котором мир детей и взрослых оказывался разделенным непреодолимой стеной. Отношения старшего и младшего поколений в таких семьях напоминали отношения начальства и подчиненных в присутственных местах. Особой теплоты в подобной обстановке существовать не могло и не существовало, хотя жесткость домашнего воспитания зачастую давала неплохие результаты: дети росли физически здоровыми, у них вырабатывался твердый характер, готовый к суровым жизненным испытаниям. С другой стороны, людям, выросшим в такой обстановке и подчинившимся ей, порой не хватало душевной тонкости сопереживания ближнему.
Но имел место и третий тип отношений между родителями и детьми, окрашенный многообещающей гармонией. Привычная для России идиллическая патриархальность дополнялась в этом случае действенным интересом к мировой культуре, что образовывало духовное равновесие в семье, тщательно выстраиваемое и сохраняемое. Гармонично и высоко развитые дети вырастали чаще всего именно в таких семьях. Примеры подобной высокой педагогики не были в России правилом, но не являлись и столь уж редким исключением. Дворяне постепенно дорастали до понимания простой истины, заключавшейся в том, что в воспитании детей надо думать не о потребностях современного общества, не о будущем страны, а только и единственно о самом конкретном ребенке, развитии его личности, души. Готовить его нужно не для будущего (тем более не для такого будущего, каким его представляют себе воспитатели), а для него самого. А уж он потом решит, как и чем может оказаться полезным для страны, для мира, для отдельного человека, оказавшегося рядом с ним.
Какой же тип отношений между родителями и детьми господствовал в семье, где довелось родиться нашему герою? В его отце, императоре Николае I, воплотилось российское самодержавие в самом чистом виде и на самом высоком уровне. Николай Павлович чувствовал себя властелином и Богом миллионов людей, что нисколько не сковывало его, не пригибало плеч, наоборот, гордое чувство власти и силы естественно отражалось в облике и существе императора. Он был деспотом из принципа, в соответствии со своим пониманием требований момента, и чья-то независимость от монарха или превосходство над ним воспринимались Николаем Павловичем как оскорбление. Дело здесь не в обычной человеческой мелочности или пошлой зависти, а в попытках сохранить чистоту и недоступность для простых смертных того поста, который занимал император. Может быть, еще и поэтому армия была для Николая I не просто любимым государственным институтом, но эталоном для выстраивания образа жизни всех своих подданных, включая и членов собственной семьи. Объясняя свою симпатию к армейским установлениям, он еще в 1821 году писал: «Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одного из другого... никто без законного основания (то есть без команды сверху - Л. Л.) не становится впереди другого, все подчиняются одной справедливой цели, все имеет свое назначение. Я смотрю на человеческую жизнь, только как на службу, так как каждый служит». Честно говоря, взгляд довольно-таки унылый, но что было, то было.
К концу 1840-х годов казалось, что императору удалось повсеместно привести свою мечту в исполнение и подчинить мысли и устремления подданных долгу непрерывного служения родине и трону. По отзыву одного из тогдашних литераторов, «... все казалось поконченным, запакованным и за пятью печатями сданным на почту для выдачи адресату, которого зараньше предложено было не разыскивать.» Впрочем, оставим в покое подданных, для нас сейчас важно, что названные идеи и чувства Николая Павловича в полной мере распространялись и на его семью, в которой он ощущал себя в какой-то степени восточным владыкой. Он требовал от детей полной покорности, корил их за малейшую провинность, то есть, желая того или нет, ежеминутно подавлял их личность.
Одна из фрейлин его жены вспоминала, как Николай строго следил «за стоянием своих детей в церкви, малолетние были выстроены перед ним и не смели пошевелиться». Он совершенно спокойно мог приказать дочерям, собравшимся на бал, снять драгоценности, обозвав их «мартышками». Понятно, что дети отвечали отцу восточным же чувством почитания с изрядной долей лицемерия. Вряд ли можно назвать это любовью, точнее будет обозначить как вынужденное уважение, основанное на укоренившейся привычке к безраздельному господству взрослых. Все это проистекало отнюдь не только из-за деспотических черт характера императора, но и потому, что он прекрасно понимал, что их ждет в будущем. Его дочь, великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: «Папа требовал строгого послушания, но разрешал нам удовольствия, свойственные нашему детскому возрасту. Когда ему доносили о наших шалостях, он отвечал: „Предоставьте детям забавы их возраста, достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных“».
Все вышесказанное об отношениях отца и детей полностью и в первую очередь было характерно для первенца Николая Павловича. Иного и трудно было ожидать, ведь с наследника престола спрос особый и начинался этот спрос с раннего детства. Графиня М. М. Медем вспоминала: «В 1821 году после нашего выпуска из Екатерининского института отец повез меня... представить великой княгине Александре Федоровне. После нескольких приветствий великий князь Николай Павлович... объявил, что желает похвастаться своим сыном, и, несмотря на протест великой княгини, ввел всех... в спальню сына, отодвинул ширму, разбудил спящего ребенка и вынул его из кроватки, утверждая при этом, что солдат должен быть готов во всякое время. Потом, поставив сына на пол, стал рядом с ним на колени, взял огромный барабан и под звуки выбиваемого им марша заставил сына маршировать».
По свидетельству другого очевидца: «Государь бывал строг к своему наследнику, скажу даже, в некоторых случаях немилосерд... что могло остаться в памяти сына в виде болезненных ощущений, которые вызываемы были резкими замечаниями, запрещениями выражать мнение молокососу, как он его называл... Никогда не забуду горьких слез цесаревича после прочтения ему официальной бумаги... в которой ему было сообщено высочайшее повеление чтобы он никогда не утруждал себя ходатайством по прошениям, на имя цесаревича поступающим» .
Любящий отец, общавшийся с сыном посредством официальных бумаг - это сильно, хотя и несколько странно. Однако повторим еще раз, законы николаевской системы одинаково распространялись на всех, в том числе и на наследника. Впрочем, Александру Николаевичу приходилось переживать и более неприятные мгновения, ведь в минуты гнева Николай I забывал о своем величии и вел себя с детьми самым оскорбительным образом. Он был законченным педантом, соблюдавшим распорядок дня (а может быть, просто установленный им для всех порядок) по минутам. Так вот, однажды за то, что цесаревна Мария Александровна опоздала явиться в назначенный час, император прилюдно обозвал Александра Николаевича «коровой» (правда, так и не пояснив, чем виновато это животное, а также чем виноват наследник в опоздании своей супруги). Наверное, монарх посчитал, что тот распустил свою жену и не сумел установить дома требуемую императором военную дисциплину. Конечно, перед таким отцом дети трепетали и старались скрывать истинные мысли и чувства.
Некоторые авторы утверждают, что Николай I не очень любил старшего сына и даже будто бы подумывал об устранении его от престола. Такие прецеденты в семье Романовых, как известно, случались, но тут было скорее другое. Действительно, однажды на параде Николай I вслух и непристойно обругал Александра Николаевича перед строем. В другой раз, заехав к сыну на дачу под Петергофом, государь увидел, что тот посреди дня играл с придворными в карты, и надавал ему пощечин, но все это было в порядке вещей, дело житейское. Слухи же об отлучении наследника от престола кажутся явным преувеличением, они не в духе, не в правилах Николая Павловича.
К тому же не будем сгущать краски, иначе жизнь царской семьи представится одноцветно-черной. По-своему Николай I был внимательным отцом, но, тем не менее, отцом-императором, больше владыкой, нежели родителем. Он позаботился о прекрасном образовании сыновей и дочерей, тщательно следил за их успехами, карал за неудачи, мальчиков назначал шефами гвардейских и армейских полков, а наследника престола еще и активно приобщал к государственной деятельности. Однако трудно поверить, что Александр Николаевич ощущал неизбывное семейное тепло и постоянное родительское внимание. Вмешательство же Николая I в учебный процесс сыновей, общение его с ними носили характер набегов сеньора на владения вассалов, вассалы трепетали, но ближе сеньор им от этого не становился.
Николай I был суров не только к сыновьям, но и к дочерям. Скажем, великая княгиня Мария Николаевна была замужем, и весьма счастливо, за одним из Богарне, но ее отец считал этот брак мезальянсом и терпеть не мог мужа дочери. Во время визитов молодой четы в Россию Николай Павлович даже запрещал упоминать о новом титуле дочери, требуя, чтобы она по-прежнему звалась великой княгиней. Другая его дочь, Ольга Николаевна, страстно любила князя А. И. Барятинского, блестящего гусарского офицера. Император отправил его на Кавказ и всячески препятствовал продвижению по службе. Дочь же выдал за принца Вюртембергского, хотя о противоестественных наклонностях последнего шептались все европейские дворы.
Мать Александра Николаевича, Александра Федоровна, была женщиной приветливой и приятной во многих отношениях. Образованная и одаренная большим художественным вкусом, она всю жизнь была склонна к меланхолии и мечтательности, прерываемыми периодами бурной, но несколько непонятной активности. В молодости будущая императрица считалась «богиней красоты и грации». Именно ее Жуковский назвал «гением чистой красоты» (эта удачная строка прославилась благодаря Пушкину, который переадресовал ее А. П. Керн в широко известном стихотворении). Тот же Жуковский посвятил Александре Федоровне следующие строки:
Все - и робкая стыдливость
Под сиянием венца,
И младенческая живость,
И величие лица,
И в чертах глубокость чувства
С безмятежной тишиной, -
Все в ней было без искусства
Неописанной красой!
Александра Федоровна никогда не употребляла слов «приказание» и «приказывать», говоря, что произносить их имеет право только самодержец, а она - всего лишь его супруга. О скромности притязаний императрицы свидетельствует и ее дочь Ольга Николаевна: «Главным назначением Мама было быть любящей женой, довольной своей второстепенной ролью...» Улыбка и доброе слово были у императрицы всегда наготове, но все это как-то походя, свысока, мельком. К тому же доброта ее никогда не выходила за пределы достаточно ограниченного круга тех лиц, кого судьбе было угодно к ней приблизить. Всю жизнь Александра Федоровна, по словам Тютчевой, прожила в золотой клетке, сооруженной ей мужем, и относилась к числу тех правительниц, которые способны спросить, почему народ не ест пирожных, если у него не хватает хлеба. Может быть и так, но... Когда некоторые дамы жаловались Московскому митрополиту Филарету на то, что императрица танцует и гоняется за развлечениями вместо того, чтобы думать о спасении души, тот обычно отвечал: «Возможно, но я думаю, что она танцуя попадет в рай, в то время, как вы еще будете стучаться в двери».
Как мы уже говорили, Александра Федоровна временами любила разнообразие, предпочитала, чтобы вокруг нее было оживленно, красиво, даже блестяще, отчего семье и придворным приходилось нелегко. Суматоха и бестолковщина перемещений двора, вызванных очередной причудой императрицы, достигала своего апогея летом: по дорогам между Царским Селом и Павловском, Петергофом и Гатчиной кочевали кареты и обозы, перемещая из одного пункта в другой придворных, мебель, прислугу, съестные припасы, гардеробы и т. п. Мало того, по распоряжению Николая I в нижней части Петергофа на берегу моря был разбит огромный парк, названный в честь любимой супруги Александрией. Здесь наскоро возвели несколько десятков построек, но все эти швейцарские шале, китайские пагоды, голландские мельницы и итальянские палаццо не были рассчитаны на долгую жизнь в суровых российских условиях. Они оказались настолько сырыми и холодными, что на стенах комнат императрицы росли грибы, а жаркая погода приносила другую беду: в помещениях становилось абсолютно нечем дышать. Зато со стороны этот городок выглядел не просто красиво, но и по-царски великолепно. В общем, хотели, как лучше...
Серия биографий «Жизнь замечательных людей», выпуск 1057 (857).
Автор Леонид Ляшенко.
Название «Александр II, или история трех одиночеств».
Предисловие А. А. Левандовского, на 25 страницах, содержит 4-ре статьи.
Основной текст состоит из 5-ти частей, каждая часть озаглавлена, содержит эпиграф и состоит из нескольких статей без нумерации.
2-е издание, дополненное.
Москва, «Молодая гвардия», 2003 год.
359 страниц + 9.
Иллюстрации черно-белые № 75 (копии художественных полотен, открыток, рисунков, документов, регалий, фотоснимки; в т.ч. Александра II, семьи царя, государственных деятелей, архитектурных объектов, кабинетов, мест отдыха, памятников) + обложка 1-я стр.
Вступительная статья автора с посвящением и эпиграфом, содержит 7 страниц.
Примечания в 20-ти страницах к предисловию и главам расположены в конце основного текста.
+ Основные даты жизни Александра II, расположены после примечаний.
+ Краткая библиография, расположена после основных дат.
Содержание находится в конце книги.
Историко-биографического изложения. Содержит краткую характеристику исторических процессов, происходящих в эпоху правления Александра II.
Кратко оценивается негативная роль крепостного права в истории России, с начала возникновения крепостного права, после его отмены и до сегодняшних дней. Кратко оцениваются исторические процессы, связанные с татаро-монгольским нашествием на территорию Древнего русского государства, и вытекающие из этого негативные явления, связанные с ограничением уклада жизни и свобод Древней Руси. Дается поверхностная характеристика географических, климатических и сельскохозяйственных условий, характерных для территории России.
Затрагиваются понятия «крепостное право», «натуральный оброк», «барщина», «крестьянские волнения», «освобождение крестьян», «царь-Освободитель», «реформы», «подушная перепись», «закабаление крестьян», «чиновная Россия», «рекрутчина», «органы местного самоуправления», «гласный суд», «всеобщая воинская повинность», «Реформатор»; «историки ленинградской школы».
Дается краткая оценка работы автора.
В целом «Предисловие» доступно пониманию, познавательно, лаконично, со ссылками, цитатами, характеристиками, разъяснениями, оценками личностей и событий. Однако кажется излишним, модное сейчас, бичевание трудов историков социалистической эпохи, что отнимает время и внимание читающего.
Вступительная статья автора.
Автор дает перечисление некоторых эпох, начиная с XVII столетия и до наших дней, с указанием переломных событий. Однако, непонятно, по какому принципу отбирались автором эти эпохи, что наводит читателя на мысль о недоработке этого момента.
В начале статьи кажутся излишними рассуждения о роли личности в интересе включения ее в свои труды деятелями культуры и искусства.
Автор долго, словно убеждает читателя в том, с чем читатель уже согласился после «Предисловия».
Наверное, не стоило автору вписывать негативные «клейма» для «венценосных особ». Так как автор не дает подробного документального подтверждения этому, они здесь выглядят не выше уровня сплетен, что недопустимо в историко-публицистической статье.
Так же слабой стороной статьи кажутся сравнения Петра I, Екатерины II, Павла и Александра II. Это разные деятели, разные эпохи, разные миры и вскользь упоминая, ставить их в один ряд, кажется ошибочным.
Положительной стороной статьи является проникновенное, положительное отношение автора к своему герою. А втор ведет линию подготовки интереса читателя к личности царя, его государственным проблемам и непростым моментам личной жизни.
Окончание статьи настраивает читателя на спокойную беседу, что для последующего сложного исторического изложения является для читателя хорошим стимулом к упорному чтению.
Основной текст.
Часть I.
Здесь, пожалуй, излишне долгое вступление, а его изложение – сумбурно.
Автор оперирует такими понятиями, как «Негласный комитет», «освобождение крепостных крестьян», «ограничение самодержавия», «отечественная война 1812 года», «Священный союз монархических государств», «преобразование России», «польский сейм 1818 года», «Конституционная хартия Российской империи», «Союз благоденствия», «дворяне-радикалы», «декабристский Союз спасения», «ретроградство», «национальное самосознание», «рабство», «тайные революционные организации», «просвещение», «тайная полиция» и другими. Однако раскрытия сущности этих понятий и деятелей, в сносках читатель не находит. Это так же является недоработкой автора и слабым местом текста. В таком же недоработанном виде для читателя является, например, фраза «Чудов монастырь был основан в 1385 году, а в XVIII веке здесь располагалось греко-латинское училище». Для книги историко-биографического содержания, нелишним было бы указать, разъяснить читателю, кто основал монастырь, с какой целью, каковы были функции монастыря, затем, кто принимался в училище, и его выдающиеся выпускники. Фраза, составленная автором, лучше подходила бы в качестве сноски внизу страницы. Если автор не в состоянии углубить читателя, хотя бы кратко, в суть приведенного выше факта, то, наверное, не стоило вообще приводить его, как теорему. (Если дается теорема, то к ней должно быть приложено доказательство, иначе ее суть отдается на веру читателю, и выводы читатель может сделать самые неожиданные и, подчас, далекие от истины). К тому же, автор умалчивает, почему именно такие временные отрезки: 1385 год и XVIII век были выбраны для обозрения читателям. Никакой аргументации к выбору именно этих дат читатель не находит.
Голословными выглядят такие высказывания, как «преобразователь России Петр Великий» и тому подобные, грамотнее было бы либо раскрыть понятие «преобразователь России», с точки зрения автора, и документальным подтверждением.
В тексте упоминаются деятели: Петр I, М. М. Сперанский, Наполеон, Александр I, Николай I, А. А. Аракчеев, Д. А. Гурьев, князь Николай Павлович, М. С. Воронцов,
А. Н. Муравьев, И. И. Дмитриев, Песталоцци, Порошин, Лагарп, П. А. Плетнев,
М. Ю. Виельгорский, декабристы, А. И. Герцен, А. П. Кавелин, А. А. Кизеветтер,
П. Д. Киселев, Екатерина II, Георг-Фридрих Экарт, Жереми Позье, М. Д. Горчаков и др.
А также воспитатели, няни и наставники юного Александра, главного героя повествования, такие как Ю. Ф. Баранова, Н. А. Тауберг, М. В. Косовская, А. А. Кристи, К. К. Мердер, В. А. Жуковский, К. И. Арсеньев, М. М. Сперанский, Г. В. Жомини, Канкрин (без уточнения имени автором в тексте, находим эти данные только под иллюстрациями), Бруннов (так же приводится автором без имени и отчества, уточненные данные только под иллюстрацией).
Правда, замечание автора о сходстве фамилий А. А. Кристи и автора детективных романов Агаты Кристи здесь неуместно, это понижает достоинство текста, отвлекает внимание читателя, выводит его сознание из заданной автором эпохи.
Приводятся цитаты из высказываний, переписки и рассказов Н. Г. Вяземского,
Ф. Криспина, Н. Г. Репнина, П. А. Вяземского, С. П. Трубецкого, Александра I,
В. Н. Каразина, А. А. Закревского, Ф. В. Ростопчина, Н. М. Карамзина, А. П. Ермолова,
С. В. Мироненко, Александры Федоровны, Марии Федоровны, Ольги Николаевны,
К. К. Мердера, В. А. Жуковского, Николая I, Д. Давыдова, С. А. Юрьевича, маркиза де Кюстина, Ф. Блюша, С. А. Котляревского, Ф. Н. Плевако, П. А. Столыпина,
А. С. Пушкина, Л. А. Тихомирова, А. Ф. Тютчевой, маркиза де Кюстина,
П. А. Кропоткина, М. А. Корфа, С. М. Соловьева, Александра II, Бисмарка (?) и др.
Приводятся отрывки из стихов: В. А. Жуковского, К. Ф. Рылеева.
Положительным является употребление автором документальных источников, как в тексте, в виде цитат, так и в сносках, расположенных в «Примечаниях». Но если говорить о культуре издания, в данной книге, где сносок намного меньше, чем в серьезном историческом научном труде, для подобного историко-биографического изложения, рассчитанного на массового читателя, лучше было бы разместить примечания, библиографические ссылки и пояснения автора непосредственно под текстом, на той же странице. Это избавило бы читателя от прерывания мысли и внимания к содержанию текста, когда он просто перекинул бы свой взгляд на нижний край страницы.
Не лишним было бы, может быть, посвятить предкам героя отдельную главу.
Очень интересным, казалось бы, могло быть чтение о поездке наследника по городам России. Но, право, описание его у автора достаточно сухо и не пресыщено историческими деталями, которые были бы интересны читателю, интересующемуся историей. Автор пишет: «передвигаться пришлось на лошадях, целой кавалькадой колясок и экипажей всех цветов и фасонов». В этом сухом замечании нет ничего знакомого современному читателю. «Кавалькада», «коляска», «экипаж», а так же каких именно «цветов и фасонов» – все это для современного читателя остается недоступным пониманию. (Хотя сам автор не чужд описанию деталей, что мы приятно наблюдаем в разборе предметов коронации главного героя).
Ничего не говорят пустые перечисления маршрута царственной особы: Новгород Великий, Вышний Волочек и так далее. Так как современный человек живет иными скоростями, и не понимает, сколько времени затрачивалось на переезд от одного пункта до другого.
Неприятно также звучит фраза автора «толпа народа». Если правитель называет народ толпой, можем ли мы уважать такого правителя, и не пропадет ли после этого у читателя интерес к герою повествования?
Часть II.
Приводятся цитаты из высказываний, переписки и рассказов Николая I,
Ольги Николаевны, М. М. Медем, Филарета, маркиза де Кюстина,
Константина Николаевича, Александра Николаевича, П. В. Долгорукого и др.
Приведены отрывки из стихов В. А. Жуковского и др.
Вступление главы «От первой до последней любви…» вызывает неприятные ощущения перебирания грязного белья. Кажется, что автор сам себе в этом что-то уясняет, или он адресует эту книгу, по его выражению «толпам» низких, необразованных, глупых читателей, которые на ура воспринимают каждое упоминание слова «клубничка»? Безусловно, эпизод, занимающий более страницы размышлений автора по поводу, так скажем, вольной личной жизни высокопоставленных особ из рода Романовых, не только проигрывает в нравственном понимании читателем представленной ему книги, но и разрушает доверие к автору и его работе. У читателя закрадывается сомнение, не вуалирует ли автор под историко-биографической темой пропаганду гадости и бесстыдства, и нравственна ли книга? Стоит ли читать ее дальше? Возникает вопрос к автору, на каком основании он выбирает трибуной для модных сейчас «клубничных десертов» историческую науку? Причем, здесь, даже в этом вопросе сказывается отсутствие у автора дара чувства времени, и вступление к этой главе нам подается с позиции современности.
Сноска № 6 – откуда взяты эти сведения, автор не удосужился пояснить читателю.
В выражении автора «известный поэт-гусар Денис Давыдов», право, усматривается историческая небрежность, оно вызывает улыбку. Об этом человеке даже в детских книгах пишут более грамотно.
Фраза «Предметом его страсти стала опять таки фрейлина (что делать, если именно они, фрейлины, были всегда под глазами и под рукой)…»(!) уничтожает все добропорядочные представления о герое.
Глава очень скучная и нудная, нет желания прочесть ее до конца. Много «физики», нет философских размышлений, нет исторических характеров, нет чувств и взаимоотношений. Читатель ничего не находит, кроме той самой скучной «физики». Разве это можно сравнить, например, с «Дневниками» Марии Башкирцевой, хотя читателю было обещано, что «личность Александра II… предстанет во всей полноте…». Приходится оставить чтение столь неинтересного материала.
В следующей главе рассуждения автора, претящие исторической науке, так же скучны и неинтересны.
Часть III.
Приводятся цитаты из высказываний, переписки и рассказов Александра II,
Е. М. Феоктистова, Ф. И. Тютчева, П. Я. Чаадаева, В. А. Слепцова, А. И. Герцена,
В. С. Аксаковой, Н. А. Мельгунова, Б. Н. Чичерина, А. В. Никитенко, Г. И. Успенского,
Н. А. Некрасова, А. С. Хомякова, А. В. Никитенко, Марии Александровны,
М. П. Погодина, С. С. Ланского, П. В. Долгорукого, И. И. Панаева и др.
Некоторым из этих деятелей автор не преминул навесить, так называемый, голословный (без пояснений, документальных подтверждений и сносок) ярлык, например: «Е. М. Феоктистов, отнюдь не отличавшийся любовью к оппозиционным идеям», «революционер-демократ В. А. Слепцов», «представительница славного клана славянофилов В. С. Аксакова», «противник славянофилов, западник Н. А. Мельгунов» и тому подобное. Удивительно, что, например, Ф. И. Тютчев, П. Я. Чаадаев, А. И. Герцен не удостоились, необъясненных автором, ярлыков, остались «необласканные» автором. Таким образом, в таком изложении нет последовательности. Разумеется, лучше было бы или всех оставить без приписок, или дать краткую характеристику каждому, но грамотно – со сносками и пояснениями о роли данной личности, суть и линию деятельности, указать сторонников и противников и прочие исторические моменты.
Приведены: эпитафия Тютчева, «почти частушечная форма»(– Л.Л.) неизвестного автора.
Снова повторяются ничем не подкрепленные обозначения личности, например: «тщедушный», «жизнерадостный» К. В. Нессельроде и тому подобное. (Ничем не аргументированная характеристика, может быть, автору показалось, что Карл Васильевич – тщедушный и жизнерадостный или у автора есть к тому документальное доказательство, свидетельства, рассказы об этой личности, тогда почему этим материалом автор не поделился с читателем? К тому же, свидетельства без указания источника, вряд ли стоит принимать на веру.)
В тексте упомянут «герценовский «Колокол» (– Л.Л.) (эта интерпретация автора тоже, пожалуй, вызывает улыбку).
Глава «Страсти по крепостничеству. Изложена хаотично, кусками, выписками неизвестно откуда, изложена неинтересно, непоследовательно, с каким-то подтекстом, известным только самому автору. Глава не цепляет, и не заинтересовывает читателя, потому что читатель приготовился еще с начала книги к изучению биографии героя, а не изучению общих сумбурных материалов крепостничества в России, в таком случае название книги было бы иным, а подача темы была бы другой. Очень неинтересное изложение материала. Безусловно, последовательная подача проблемы крепостничества глазами героя и его современников, деятельность их в этой области, более выгодна в историко-биографической книге. Настроенного на историческую биографию читателя, да еще и форме беседы, мало интересует точка зрения автора, его интересуют размышления, поступки, философия, взаимоотношения, принятие решений с точки зрения ГЕРОЯ, а не автора. И все это должно быть представлено читателю последовательно, четко, с пояснениями, чтобы это были «развязывания узелков» читателями, а не нудные сухие выписки и домыслы. Читать это невозможно, и приходиться пролистывать до следующей главы.
Следующая глава построена в духе предыдущей, и в нетерпении наконец-то, все-таки придти к описанию биографии героя, читатель вынужден пролистывать и эту главу.
Часть VI.
Эта часть, опять же, начинается с общих слов автора, и читатель никак не может дойти до собственно биографии героя. Может быть, у автора ее вообще здесь нет? Похоже, автор плохо представляет себе тему историко-биографического содержания.
Вобщем и дальше чтение не идет и вряд ли стоит тратить на эту книгу драгоценное время. Приходиться закончить чтение.
Выводы.
Стиль изложения на протяжении всей книги, пожалуй, видится разнообразным. Остается ощущение, что у автора нет необходимого писателю-историку чувства эпохи, о которой он работает (хотя в III части он пытается разуверить нас в обратном). Разумеется, не каждому исследователю-историку этот дар дается свыше. Поэтому текст Леонида Ляшенко не совсем гладок и удобочитаем. Действительно, зачастую события фиксируются и излагаются с точки зрения нашего времени, особенно, когда дело касается политических моментов или устройства государства, юридической мысли или обсуждения принятия законов – современный политический тон и современные политические амбиции просвечивают в интерпретации автора.
В других деталях или частях историко-биографического повествования, чувствуется настроение документалистики прежнего времени, и изложение представлено в стиле прежней исторической школы, отличающейся от авторского, в которой был более мягкий тон, и было больше художественности, например: «Стоявший с «державой» старик М. Д. Горчаков внезапно потерял сознание и упал, выронив подушку с символом».
Характеристику «крепостничества» автор подает читателю не с точки зрения героя и его современников (что было бы более выигрышным в историко-биографической книге), а со своей, авторской точки зрения. Свою точку зрения автор мог бы подать в выводах. Здесь же читателю приходится переключаться от биографии героя на историю крепостничества.
Пожалуй, беседы, обещанной автором читателю, не получилось. Изложение Леонида Ляшенко далеко от бесед, мастерски выполненных, например, С. Ф. Платоновым, когда, действительно, углубляешься в текст, что называется, с головой, когда по ходу чтения нет, отвлекающих от темы, вопросов к автору, а есть только жажда знания и желание еще что-нибудь почитать на эту тему. Или, скажем, такие небольшие книги по форме, но объемные по содержанию, как С. О. Кузнецов «Дворцы Строгановых», СПб, 1998 г., серии «Белое и черное» и «Михайловский замок» в двух частях, той же серии, СПб, 1998, 1999 гг.. даже больше подходят к формулировке «биография», чем книга Леонида Ляшенко. Складывается ощущение, что ни строительства, ни прекрасных парков и садов, ни культуры и искусства, ни покоев, ни транспорта, ни почт, ни пожарного дела, вобщем, ничего подобного при Александре II не существовало. То есть он не занимался вопросами культуры, искусства, городскими, вопросами губерний и тому подобное. Что герой жил исключительно только «физикой» (как бы выловить, крутящуюся под руками очередную фрейлину) и реформой освобождения крестьян. Кроме описания детских лет будущего императора, читатель не находит контактов героя с различными слоями общества (даже если герой был одинок, он, наверняка, не довольствовался одиноким сидением в светлице с закрытыми ставнями и заткнутыми ушами), писателями, поэтами, учеными, дипломатами, с народом. Дипломатических побед и провалов. Да и сама крестьянская проблема, наверное, подана не с той стороны.
Такая биография узкая и однобокая, и тем более не может показать царя, с точки зрения императора с человеческой душой. С подачи автора читатель, напротив, убеждается в обратном, по крайней мере, в первых трех частях. Читатель не находит, так же, оценки ужасов войн, как решал император проблемы участников баталий, а так же как решались проблемы социально-экономических трудностей военных лет. Хотя внешнюю политику России периода Николая I – Александра II автор затрагивает.
Хотя начало исследования автора было много обещающим, когда читатель «погрузился» мыслями в детские годы наследника. Но довести дело до конца у автора не хватило либо времени, либо желания, либо мастерства, либо он не правильно понял тему.
Понятно желание автора наполнить необходимый объем текстом, выдержать тему, привлечь читателя «физическими» моментами. Все же, в работе много недоработок, недопониманий автора и исторически неверных изложений, есть нарушения стилей и культуры издания. Что ж, это все не столь трагично. Автор может совершенствовать свой профессионализм, и у читателя есть надежда, что следующие работы Леонида Ляшенко будут более последовательными, более удачными и, разумеется, добросовестными.
В книге Леонида Ляшенко «Александр II, или история трех одиночеств» читатель находит немало отдельных фактов государственного строя, большое число имен государственных деятелей. В этом смысле работа автора может быть полезна как справочный толчок для исследовательских работ других авторов. В книге изумительные иллюстрации, интересные, информационные, но, опять же, без постраничных ссылок. Положительно, также, то, что в книге есть краткие «Примечания», «Основные даты жизни Александра II», «Библиография». Однако указатель имен отсутствует, что затрудняет работу исследователей, или интересующихся упоминаниями в книге тех или иных деятелей.
Что ж, ожидания читателя не сбылись. Историческая наука не стоит на месте и, возможно, она еще преподнесет нам потрясающие, по своей чистоте и исполнению, историко-биографические исследования биографии русского императора Александра II.
Только в России на грани 1855 года, и только переходя эту грань,
мы в нашей России, а не в России наших предков.
Б.Э. Нольде
На протяжении всего нашего, хочется верить, не слишком утомившего вас разговора мы старались доказать именно то, о чем барон и историк Б. Нольде сказал как о чем-то само собой разумеющемся в нескольких строчках. Он мог себе такое позволить, поскольку писал не об Александре II, а о славянофилах, и поворотность, этапность царствования нашего героя ощущал через судьбы своих персонажей. Нам же пришлось доказывать выдвинутый им тезис, беседуя обо всех сторонах жизни Александра Николаевича, обсуждая все этапы жизни монарха. И теперь, когда сказано главное, когда совершенно ясно, на что хватило наших скромных сил и на что их не достало, остается подвести итоги и тепло попрощаться друг с другом.
Кстати, почему автор так упорно и порою нудно настаивал на том, что написанная им книга ближе всего именно к разговорному жанру? Видимо, потому, что все эти попытки проникнуть в механизмы прошедшей эпохи и описать их есть дело сугубо и исключительно субъективное. Ещё более субъективными являются его старания проникнуть в психологию героя книги — реально существовавшего человека. Да, конечно, любое произведение исторического жанра нельзя считать отстраненно-объективным. Однако академические монографии, опираясь на признанные учеными факты и разработанные методики исследований, стремятся дать общую картину происшедшего, и им это более или менее удается сделать. Исторические романы заведомо не претендуют на абсолютную точность изложения, сосредоточиваясь, по сути, на столкновении характеров героев вокруг проблем вневременных, общечеловеческих.
Историко-биографические произведения — дело иное. С одной стороны, их объекты, безусловно, существовали, а потому, если объекты интересны и значимы, существует их устоявшийся в людской памяти образ, своего рода стереотип, обросший сотнями, если не тысячами вариаций, пусть и менее устоявшихся, но дорогих для тех, кто их выстраивал. С другой — герои таких книг не могут быть безоглядно выдуманы, как герои романов и повестей, ведь существуют непреложные факты их биографии, хронология событий, за границы которых ход запрещён. И это ограничение иной раз интереснее, чем самые буйные фантазии.
Может быть, поэтому историко-биографические книги являются одним из лучших поводов для неспешного, заинтересованного и приятного разговора под уютным абажуром в гостиной или в привычной тесноте кухни, где до всего необходимого можно достать рукой, не поднимаясь со стула. Каждый из нас при желании без особых затруднений ощущает себя героем литературного произведения, кинодейства или театрального спектакля. С историко -биографическим жанром такое происходит гораздо реже. Здесь мы можем только спорить, проводить параллели между эпохами, сходиться или не сходиться в нюансах мотивов поведения главного героя и его окружения, спорить о возможных вариантах их судеб и о Судьбе вообще. Здесь автор менее всего является диктатором, он лишь задает начало и тон разговора, а потом участвует в нем наравне с читателями -собеседниками
Государей и правителей в России, как известно, не выбирали, они даровались ей, можно сказать, случайно, а можно сказать, от Бога, это уж как кому нравится. При всех недостатках монархического способа правления, в нем имелось большое достоинство: российские цари и императоры, при значительном перепаде их личных качеств, исходили из главного принципа монархии — богоданности получаемой ими власти над страной и народом. Поэтому и не было среди них, как правило, временщиков, пренебрегающих трудными государственными обязанностями. Конечно, само отношение их к безграничной власти не оставалось неизменным, особенно в последние века существования монархии. «Радостная власть», власть ради власти в XVIII веке уступает дорогу власти ради долга в веке девятнадцатом. Бурление на троне и вокруг него в XVIII столетии заменялось исполнением монархом своих обязанностей через «не могу», потому что «так должно». Красной нитью проходит через дневники, письма, воспоминания Александра I, Николая I, Александра II, Александра III, Николая II идея ответственности монарха перед земными подданными и небесным Владыкой. Долг государя стал чуть ли не единственным двигателем жизни российских «верхов».
Кто в таком случае имел и имеет право судить царей? Умный наблюдатель и острый публицист Жозеф де Местр ещё в первой половине XIX века называл Время «первым министром Бога по делам монархов». Со дня гибели Александра II прошел достаточно долгий срок, и оценки его личности должны были бы уже устояться и как -то унифицироваться, но этого не произошло. Не произошло совсем не из -за недостатка усердия историков, публицистов, общественных деятелей и в то же время далеко не случайно. По словам одного из современных философов: «Мощь человека измеряется широтой спектра оценок — от злобных пасквилей до признания в любви. Чем меньше можно сказать, тем мельче человек». Если это утверждение верно, то Александр II, в чем мы, вообще-то, и не сомневались, — личность явно незаурядная.
С конца XVIII века проблема отмены крепостного права (и тесно связанная с ней проблема наделения сословий гражданскими правами) стала одной из главных в политике российских монархов, можно сказать, что она сделалась для них почти родовой проблемой. Уничтожение крепостничества оказалось необыкновенно сложным и длительным процессом, потребовавшим сверхусилий от ряда самодержцев, пока Александру И не удалось завершить задуманное его предшественниками. Мало кто из них мог себе представить, что кардинальная проблема жизни страны окажется подобна многоступенчатой ракете, когда решение первой задачи дает старт задаче не менее, если не более, значимой.
Не представлял себе этого и главный герой нашего разговора. Основной мотив поведения власти в его царствование — это рывок в неведомое. Мы очень часто смешиваем две вещи: теоретическую предпочтительность и реальную жизненность программ, проектов, конкретных преобразований. В большинстве случаев карнавальный искус предпочтительности загораживает от нас будничную простоту жизненности, а то и вовсе побеждает её. Российское общественное движение, начавшее играть столь заметную роль в жизни страны именно в 1850 -1860 годах, не избежало этой ошибки. В отличие от власти (не столько мудрой, сколько осторожной) оно предлагало порой пути не в неведомое, а в незнаемое. Можно сказать, что история России в XIX веке — это поиск и борьба путей в неведомое (пока ещё именно Россией) и в незнаемое (мировым сообществом вообще).
Трудно однозначно утверждать, что Александр II, подобно Петру Великому, уверенно возглавил движение за решительные реформы. Он, скорее, оказался внутри этого движения и формировался вместе с ним. Наш главный герой жил в переломную эпоху и не просто жил, а во многом творил её, поскольку, будучи монархом, нёс на себе весь груз наследия великого и не очень великого прошлого и ростки неясного будущего. Именно поэтому Александр II — это почти всегда нерешительность. Проще всего считать её источниками слабость характера, невыработанность позиций царя, отсутствие у него продуманной тактики. С подобными утверждениями трудно спорить, но нельзя не вспомнить и о другом. Дело было ещё и в сложности выбора, поскольку монарх всегда помнил, что он выбирает путь не только для себя, как каждый из нас, его строгих и не очень строгих судей, но и для страны, общества, народа. Странное сближение, но рискну упомянуть о нем. Декабристы до восстания 14 декабря 1825 года горячо и бесстрашно рассуждали о путях кардинального преобразования страны, о том, чем им грозит революционное выступление в случае неудачи; до определенного момента все это касалось только их лично. И они же с величайшим сомнением выходили на Сенатскую площадь, поскольку теперь начинала сказываться огромная ответственность их за свои действия, которые могли изменить судьбу страны, общества, народа. Имеет ли вообще человек право, если он не считает себя богоизбранным, один делать выбор за других людей, за государство в целом? А если он считает себя богоизбранным, то всегда ли у него хватит душевных сил, чтобы без колебаний сделать такой выбор?
Сложность положения Александра II усугублялась и его личными качествами и пристрастиями. Он был, с одной стороны, типичным, а с другой — несколько необычным Романовым. Лучше всех об этом в начале XX века сказал замечательный историк В.О. Ключевский: «Он отличался от своих ближайших предшественников отсутствием наклонности играть в царя. Александр II по возможности оставался самим собой и в повседневном и в выходном обращении. Он не хотел казаться лучше, чем был, и часто был лучше, чем казался Когда завязывалось сложное и трудное дело, дававшее досуг для размышлений, Александром овладевало тягучее раздумье, пробуждалось мнительное воображение, рисовавшее возможные отдельные опасности Но в минуты беспомощности Александра II выручал тот же недостаток характера, который так вредил всему ходу его преобразовательной деятельности: эта его опасливая мнительность Мнительность становилась источником решимости».
Среди современников, а следом за ними и в исторической литературе, за нашим героем утвердилась парадоксальная оценка: Александра Николаевича называли великим императором, который не принадлежит к числу великих. Видимо, её авторы имели в виду то, что реформы его царствования были далеко не безгрешны и до сих пор подвергаются критике. Как справедливо заметил один далеко не глупый человек: «Слава может способствовать успеху, может не способствовать, но успех всегда вредит славе, он превращает её в лучшем случае в известность ». Споры об успехе или неуспехе преобразований Александра II будут вестись вечно, но слава проведения этих преобразований безоговорочно принадлежит нашему герою. Вообще же, если пользоваться словами крупного французского историка Ф. Блюша: «Величие царствования того или иного монарха нельзя определять исходя из личного к нему отношения того или иного человека». К тому же давать оценку деяниям или характеру монарха гораздо труднее, чем действиям обычного человека — мешает многоликость правителя. Александру II на протяжении своей жизни пришлось играть много социальных ролей, важнейшими из которых были роли монарха, семьянина, политического деятеля. К сожалению, и в главных, и в большинстве второстепенных ролей самодержец оказался пугающе беззащитен как пред бомбами террористов, так и перед наветами «доброжелателей». А ведь находились люди, обвинявшие его не только в незавершенности «здания реформ» или неустроенности пореформенного дворянства и крестьянства, но и в грядущем распаде государства Российского.
Подобные критики представляются ослепленными сиюминутными, а иногда и чисто внешними моментами, а потому их оценки оказываются эффектными, но достаточно поверхностными. Они не учитывали и не учитывают сложности задач, стоявших перед Россией и Александром II, масштабности того, что им сделано, пусть это сделанное и далеко от идеала. Но в реальной политике об идеальных решениях говорить вообще вряд ли приходится. Проблемы же, распутываемые страной, оказались действительно сверхсложными. По свидетельству Б.Н. Чичерина, император должен был: « обновить до самых оснований вверенное его управлению огромное государство, упразднить веками сложившийся порядок, утвержденный на рабстве, и заменить его гражданственностью и свободою, учредить суд в стране, которая от века не знала, что такое правосудие, переустроить всю администрацию, водворить свободу печати » И Александр Николаевич сделал все это в меру своих сил и способностей. Сетовать же на то, что ему недостаточно было отпущено этих самых сил и способностей, значит вновь и вновь мечтать о чуде, предаваться сладким грезам на тему того, что было бы, если бы на престоле в эти годы находился не Александр II, а Петр Великий или ещё кто-нибудь из правителей, признанных великими.
Что же касается распада Российского государства, то, понимая и разделяя искреннюю боль по поводу трагедии страны в начале XX века, давайте согласимся с тем, что причины этой трагедии совершенно естественны и достаточно понятны. Неумолимая логика и опыт истории беспрестанно напоминают нам о том, что вечных империй не бывает. Они или плавно, без катаклизмов меняют свой облик, или рушатся, вызывая непредсказуемые последствия для национальной и мировой истории. В связи с этим возникает законный вопрос: кто же был более прав — Александр II, пытавшийся совершить медленный поворот России к новой для неё судьбе, или его преемники, упорно державшиеся традиционной социальной и политической ориентации? Ответ на данный вопрос у каждого, естественно, свой, но обвинять Александра II в российских бедах начала XX века, по крайней мере, несерьезно.
Историко-биографическая книга Л. М. Ляшенко является одним из первых в мировой литературе исследованием, где сделана попытка всестороннего описания жизни человека, занимающего исключительное место в ряду российских самодержцев. Личность Александра II, заслоненная грандиозностью его реформ, прежде всего отменой крепостного права, предстает во всей полноте человеческих черт, бытовых поступков и государственных деяний. Наряду с противоречивой натурой Царя-Освободителя монаршье одиночество которого было разорвано бомбами народовольцев, в книге выведены образы его возлюбленных и жен, дается галерея живых портретов людей императорского окружения, осмысляется сама природа верховной власти.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Александр II, или История трех одиночеств" Ляшенко Леонид Михайлович бесплатно и без регистрации в формате epub, fb2, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)
ОДИНОЧЕСТВО ТРЕТЬЕ. ФИНАЛ
Мысль не дело, а дело будет не по нашим мыслям, а по уставу судьбы.
Н. М. Карамзин
Взрыв в Зимнем дворце
Начало 1880 года выдалось спокойным, если не сказать вялым. В Зимнем дворце под председательством как самого императора, так и великого князя Константина Николаевича заседали высшие сановники, пытавшиеся выработать действенные меры по борьбе с революционной угрозой. Исчерпывающий итог этих заседаний подвел сам Александр II, записавший в дневнике: «Совещались с Костей и другими, решили ничего не делать». Что ж, по-своему это было кардинальное решение, хотя и вряд ли действенное. Общая сонливость охватила и Государственный Совет, который всегда чутко прислушивался к настроению Зимнего дворца. 28 марта 1880 года, скажем, члены Совета, прозаседав минут сорок, решили, что на следующий день заседаний не будет «по неимению дел».
Великий князь Константин Николаевич и Валуев еще в январе того же года пытались поднять вопрос о призвании представителей общества для участия в общегосударственных делах, что, по их мнению, привело бы к обузданию крамолы. Однако против них выступили все члены очередного совещания во главе с наследником престола великим князем Александром Александровичем. Последний, в свою очередь предложил усилить репрессии, для чего создать Верховную следственную комиссию по образцу таких же комиссий 1862 и 1866 годов но император не поддержал и этого предложения, оставаясь верным своей тактике балансирования между либерализмом и ретроградством.
Обстановка была взорвана причем в прямом смысле этого слова все теми же народовольцами. В феврале 1880 года в Зимнем дворце внезапно прогремел взрыв. Он был подготовлен С. Н. Халтуриным который для того чтобы совершить покушение на монарха, устроился во дворец на должность столяра краснодеревщика. Работая там, Халтурин один-единственный раз близко видел Александра II когда вешал картину в кабинете императора. Среди его инструментов был тяжелый молоток с острым концом. Ольга Любатович – народоволка, хорошо знавшая Халтурина позже рассказывала с его слов: «Кто подумал бы, что тот же человек, встретив однажды один на один Александра II в его кабинете не решился убить его сзади просто бывшим в руках молотком?.. Да, глубока и полна противоречий человеческая душа». Далее Любатович продолжает: «Считая Александра II величайшим преступником против народа, Халтурин невольно чувствовал обаяние его доброго обходительного обращения с рабочими». Как писал в историческом романе " Истоки " М. А. Алданов: «Но взрыв был одно, а это (убийство молотком – Л. Л.) было совершенно другое».
Халтурин небольшими партиями носил взрывчатку, изготовлявшуюся вручную его единомышленниками в свою комнату отдыха а затем, накопив достаточный запас, взорвал ее в обеденный час. В этот момент император должен был находиться в столовой, расположенной как раз над комнатой отдыха рабочих. Александра Николаевича спасло то, что поезд ожидавшегося им гостя, принца Александра Гессенского задержался на тридцать минут и соответственно на полчаса сдвинулся весь распорядок дня монарха. Взрыв застал его и принца на пороге комнаты охраны расположенной непосредственно перед столовой.
Александр Гессенский так вспоминал о тех страшных мгновениях: «Пол поднялся словно под влиянием землетрясения, газ в галерее погас, наступила совершенная темнота, а в воздухе распространился невыносимый запах пороха или динамита. В обеденном зале – прямо на накрытый стол – рухнула люстра». Итоги покушения оказались трагическими: десять убитых и около восьмидесяти раненых в основном солдат лейб-гвардии Финляндского полка и лакеев 72 . Гибель ни в чем не повинных людей заставила революционеров в дальнейшем отказаться от взрывов полотна железных дорог и зданий, подобные акции могли разрушить тот романтический ореол, который был создан вокруг террористов обществом, прежде всего молодежной его частью.
В наши дни взрыв, происшедший тогда в Зимнем дворце, не вызывает особого удивления. Дело не в толстокожести людей XX века а в том, что, знакомясь, как охранялась резиденция монарха в 1870-х – начале 1880-х годов удивляешься лишь тому, что покушение на императора прямо в его дворце не произошло гораздо раньше. Пропускной системы в Зимнем практически не существовало; часовые надеялись на свою зрительную память гораздо больше, чем на пропуска. Прислуга, пользуясь знакомством с солдатами, частенько приводила с собой в царскую резиденцию родных и знакомых нередко устраивая на кухне свои семейные праздники, благо и продукты и вина были под рукой. Воровство среди лакеев и рабочих достигло таких масштабов, что Халтурин, отправляясь на встречи с единомышленниками, вынужден был каждый раз прихватывать из дворца предметы сервизов или еще какие-нибудь мелочи, чтобы не вызывать у окружающих подозрения странным бессребреничеством.
По следам взрыва в Зимнем дворце состоялось очередное совещание в «верхах». Министр двора А. В. Адлерберг, чувствуя свою вину, потребовал, чтобы арестованным по политическим делам не дозволяли отныне отмалчиваться на допросах. Император хмуро поинтересовался: «Каким же образом, разве что пыткой?» – и махнул на советников рукой. Вновь воспрянули духом противники преобразований, надеясь, что взрыв в Зимнем дворце окончательно похоронит пугавшие их разговоры о даровании стране конституции. Однако предугадать реакцию Александра II на случившееся, как мы видели, снова не удалось.
Оставим на некоторое время хронологию событий и поговорим о том, что напрашивается само собой, когда читаешь материалы о борьбе Зимнего дворца с деятелями «Народной воли». Куда собственно, в это время смотрели и чем занимались прославленное III отделение и многочисленная полиция Российской империи? Почему они допустили целую серию покушений на жизнь императора и в конце концов его гибель от рук революционеров? Объяснения этому могут быть естественно разные, вплоть до самых фантастических (типа того что правоохранительные органы проводили тщательно продуманную ими политическую комбинацию, используя для этого борьбу террористов, или предположение о том, что «верхи» старались таким образом избежать династического кризиса, связанного с появлением у Александра Николаевича новой семьи). Объясняя исторические события с точки зрения случайных совпадений и фантастических предположений, нетрудно договориться, скажем, и до того, что библиотеку Ивана Грозного украли татары, мстя царю за взятие им Казани и Астрахани. Однако, если говорить серьезно, то дело, думается, в том, что правоохранительные органы России впервые в своей практике столкнулись не со студенческими кружками, дружескими «средами» или «пятницами» интеллигенции (эти-то собрания они научились громить легко), а с профессиональными революционерами, подготовленными к деятельности в подполье самими обстоятельствами. Причем этот новый для полиции противник имел, во-первых, за плечами десятилетний опыт революционной работы, а во-вторых, оказался просто талантливее своих оппонентов из официальных учреждений.
Чтобы убедиться в последнем, достаточно вспомнить отзывы героя обороны Севастополя и осады Плевны генерала Э. И. Тотлебена об А. И. Желябове и Н. И. Кибальчиче: «Что бы там ни было, что бы они не совершили (и это о цареубийстве! – Л. Л.), но таких людей нельзя вешать. А Кибальчича я бы засадил крепко-накрепко до конца его дней, но при этом предоставил бы ему полную возможность работать над его техническими изобретениями». Генерал, безусловно, знал, о чем говорил, ведь метательные снаряды, которыми был убит Александр II, не имели аналогов ни в одной армии мира. Если бы Тотлебен мог предугадать, что в тюремной камере Кибальчич работал над проектом реактивного снаряда, который мог стать прообразом знаменитых «катюш», то, наверное, отстаивал бы свое мнение еще более энергично. Проект же Кибальчича был на долгие годы положен членами Особого присутствия «под сукно», но ведь это нисколько не умаляет таланта изобретателя. Именно в силу профессионализма и таланта радикалов усиление правительственных репрессий достаточно долго не давало желаемых результатов. Потребовалось время, чтобы полиция смогла выдвинуть фигуры, равные по профессиональной подготовке лидерам «Народной воли», а те сумели выработать действенные методы борьбы с терроризмом. Но император к этому времени был уже мертв.
Не будем забывать, естественно, и о позиции общества, которое, не поддерживая народовольческого террора, в принципе ничего не сделало для его прекращения на деле. Оно, видимо, считало, что в данной ситуации чем хуже дела у правительства, тем лучше для страны. Крайнее выражение подобной позиции звучит как отчаянный афоризм: пусть хуже, но иначе! – и было весьма в ходу позже, во время событий 1917 года. Надо признать, что и в начале 1880-х годов общество имело некоторые основания для таких настроений. «Никогда еще, – писал в 1880 году Д. Милютин, – не было представлено столько безграничного произвола администрации и полиции. Но одними этими полицейскими мерами, террором и насилием едва ли можно прекратить революционную подпольную работу... Трудно искоренить зло, когда ни в одном слое общества правительство не находит ни сочувствия к себе, ни искренней поддержки...»
В подтверждение этому выводу очень хочется привести разговор Ф. М. Достоевского с известным издателем А. С. Сувориным, зафиксированный в дневнике последнего. «Представьте себе... – горячился Федор Михайлович, – что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит... Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: „Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину“. Мы это слышим... Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве, или обратились ли к полиции, городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?» «Нет, не пошел бы...» «И я не пошел бы. Почему? Ведь это ужас. Это преступление... Просто боязнь прослыть доносчиком... Разве это нормально, оттого все и происходит, и никто не знает, как ему поступить не только в самых трудных обстоятельствах, но и самых простых».
Разговор действительно получился не простой и над ним стоит задуматься. Несмотря на фрагментарность российского общества, то есть на значительную его материальную дифференцированность, низкий уровень сплоченности и организованности, различие политических установок, оно имело, видимо, не только некоторые общие черты, но и общий антибуржуазный менталитет. Отсюда происходила и антибуржуазность российского либерального и революционного движения. Приходится согласиться с историком Ю. Б. Соловьевым в том, что «в большом и малом тон в России задавала антибуржуазность», которая парадоксальным образом уживалась с желанием иметь буржуазные порядки, свободы и материальное изобилие. Предположение о наличии у интеллигенции общего менталитета находит подтверждение в том, что большая часть образованного общества придерживалась единой народнической мировоззренческой ориентации, хотя в подавляющем большинстве она не принадлежала ни к одной народнической организации.
Так что дело вовсе не только в боязни прослыть доносчиком. Просто император, символизирующий, кроме всего прочего, путь к европейскому прогрессу, остался один на один с революционерами, несмотря на многочисленный аппарат правоохранительных органов и армию остального чиновничьего люда. Он, конечно, пытался противостоять угрозе в меру своих сил. Взрыв в Зимнем дворце привел к появлению 12 февраля 1880 года Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка и общественного спокойствия. Как уже говорилось, по предложению Д. А. Милютина председателем новой комиссии император назначил М. Т. Лорис-Меликова, получившего право «принимать вообще меры, которые он признает необходимыми... как в Санкт-Петербурге, так и в других местностях империи»...
Вот в такой напряженной и непраздничной обстановке была отмечена двадцать пятая годовщина вступления на престол Александра Николаевича. Накануне 19 февраля 1880 года поднялась паника в Государственном банке – кому-то почудились глухие подземные удары, и банковские служащие решили, что это революционеры с помощью подкопа пытаются добраться до закромов главного казначейства страны. Саперы выкопали вокруг банка несколько траншей, но ничего подозрительного не обнаружили. То же самое случилось на Морской и Фурштадтской улицах, которые, по слухам, также были заминированы террористами. Настроение в «верхах» в те дни прекрасно выразил великий князь Константин Николаевич, записавший в дневнике: «Мы переживаем время террора, подобное французскому, с той лишь разницей, что парижане в революции видели своих врагов в глаза, а мы их не только не видим, но даже не имеем ни малейшего представления об их численности».
Тем не менее праздничный день 19 февраля прошел торжественно и спокойно. Вообще-то праздников при дворе было хотя и не такое великое множество, как в XVIII веке, но более чем достаточно. Дни рождения, тезоименитства императорской четы и их детей, день свадьбы Александра II и Марии Александровны, полковые праздники императорской гвардии, кавалерские праздники орденов Андрея Первозванного, Александра Невского, Святого Георгия. Разумеется, отмечались и праздники Православной церкви: Рождество, Пасха, Богоявление, Водосвятие, Святая Троица, Пятидесятница и другие.
Со времен Петра I сложились вполне устойчивые ритуалы официальных торжеств. Все начиналось с литургии, по большей части в придворной церкви, затем раздавался праздничный перезвон колоколов городских церквей, перекрываемый артиллерийским салютом. После литургии императорская чета принимала парад, в котором участвовали как гвардейские, так и некоторые армейские полки, квартировавшие в столице или ее окрестностях. Затем следовал торжественный обед, а за ним бал. Горожан же вечером ждал фейерверк, которой, как и ранее, был настоящим искусством, а может быть, и наукой, поскольку требовал от исполнителей немалых навыков в химии, геометрии и других отраслях знаний.
Однако вторая половина XIX века упрощала и эти сложные церемонии. В 10.00 Александр II со всем семейством вышел на балкон Зимнего дворца, обращенный к Адмиралтейству. На площади под балконом были выстроены музыканты всех частей петербургского гарнизона, которые исполнили несколько торжественных мелодий, слившихся с громом артиллерийского салюта. В 11.00 государя поздравила его свита (около 500 человек. При Александре I в свите состояло всего 176 придворных), заполнившая приемную и бильярдную комнаты Зимнего дворца. Затем в Белом зале пришел черед представителей офицерского корпуса всех армейских и гвардейских полков, шефом которых являлся император. В 11.30 Александра Николаевича приветствовал Государственный Совет в полном составе, а через час начались обед и молебен для членов царской фамилии. Вечером горожан ждали праздничный фейерверк и иллюминация, которые стали своеобразным связующим звеном между празднествами прошлого и нынешнего века.
Вскоре после торжеств начала свою работу Верховная распорядительная комиссия. Лорис-Меликов ознаменовал вступление в должность диктатора ликвидацией III отделения, с передачей его функций Министерству внутренних дел, и увольнением с поста министра народного просвещения Д. А. Толстого. Поскольку Толстой наряду с А. А. Аракчеевым остался в народной памяти одной из самых мрачных фигур XIX века, его личность заслуживает того, чтобы о ней поговорить подробнее. Граф Дмитрий Андреевич начинал свою карьеру в канцелярии Морского ведомства и считался ярым приверженцем великого князя Константина Николаевича. Не раз упоминавшийся в нашем разговоре Б. Н. Чичерин, хорошо знавший графа, дал ему следующую характеристику «Человек не глупый, с твердым характером, но... лишенный всех нравственных убеждений, лживый, алчный, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей...» Либеральные настроения Толстого, если они у него и были, моментально испарились, когда освобождение крестьян стало реальностью. Граф в штыки воспринял проект отмены крепостного права, подготовленный Редакционными комиссиями.
Будучи убежденным крепостником и ревностно заботясь о приумножении собственных доходов, Дмитрий Андреевич правил в своих имениях, как восточный владыка: подбирал женихов для девушек и вдов, предпочитал не отдавать крепостных под суд, наказывая их за провинности розгами по своему усмотрению, ссужал крестьянам зерно под ростовщические проценты, установил жесточайшую систему штрафов для нарушителей дисциплины, собственноручно подбирал арендаторов кабаков, расположенных в его селах, и т. п. Во время проведения крестьянской реформы граф умудрился обобрать принадлежавших ему крепостных на 441,5 десятин земли, да еще и не стеснялся хвастаться подобным «подвигом». Все это не помешало ему в 1865 году стать главой Святейшего синода, причем главой весьма странным, оставившим глубокий и печальный след в истории русской Церкви.
Начнем с того, что граф не выносил священнослужителей, а к монахам испытывал прямо-таки брезгливое отвращение. Когда замечательный писатель Н. С. Лесков напечатал свои чудесные «Мелочи архиерейской жизни», обер-прокурор Синода выразил ему неудовольствие по поводу «чересчур хорошего мнения о церковных иерархах». Согласитесь, для главы Православной церкви неудовольствие более чем странное. Религия, видимо, вообще мало интересовала Толстого, иначе он вряд ли на съезде духовенства в Феодосии назвал известные слова Христа «Нет пророка в своем отечестве» – французской пословицей, чем привел слушателей в состояние шока. После этого свидетельство петербургского митрополита Исидора о том, что «Толстой ни разу не был в Исаакиевском соборе, не заглядывал в Синодальную канцелярию, где только висел его мундир на вешалке», не кажется таким уж вопиющим преувеличением.
В 1866 году Дмитрий Андреевич сделался министром народного просвещения и именно на этой должности снискал себе всеобщую нелюбовь. Надо сказать, что уже его внешность не располагала к нему людей. «Это была, – пишет один из современников, – низенькая фигура на коротеньких и тоненьких ножках, с большой головой, мало выразительной физиономией и неприятным голосом». Кроме того, чем дальше, тем больше граф превращался в мизантропа, человеконенавистника. Его бессменный секретарь Романченко говорил, что «... для графа только и существует одно удовольствие – никого не видеть». Странное удовольствие, особенно для министра, который по должности является человеком сугубо общественным. Не удивительно, что по Петербургу вскоре поползли слухи, вряд ли достоверные, но весьма симптоматичные, о том, что Толстой иногда впадает в психическое расстройство, воображает себя лошадью и убегает на конюшню, где пытается есть сено. Нелюбовь современников усугубляло и то обстоятельство, что граф открыто угодничал перед сильными мира сего. Он единственный из сановников целовал руку Александру II и, в то время как петербургский бомонд сторонился Е. М. Долгорукой, постоянно приглашал ее на свои балы, почтительно встречал у входа и торжественно вводил в зал.
Самым же большим прегрешением Толстого перед российским обществом стало ужесточение им классического образования в средней школе и урезание прав выпускников реальных училищ. Образование, получаемое в толстовских гимназиях, вряд ли можно назвать классическим в полном смысле этого слова. Скорее, речь шла о попытке отвлечь молодежь от насущных проблем современной жизни перегруженностью школьного плана (особенно это касалось изучения древних языков и заучивания отрывков из произведений авторов классической древности). Сверхтяжелые переходные экзамены, которые получили справедливое название «избиение младенцев», ежегодно выбрасывали на улицу тысячи учащихся. По стране прокатилась волна детских самоубийств, и Министерство просвещения вынуждено было издать специальный циркуляр, в котором призывало родителей подальше прятать от гимназистов огнестрельное оружие. У выпускников же реальных училищ был свой счет к министру, так как по его милости они вообще лишились права поступать в университеты и могли получить только техническое или естественно-техническое образование в институтах.
Говоря о российской школе, Толстой особенно любил ссылаться на опыт Пруссии. Что ж, нам будет небезынтересно сравнить, как выглядела российская система просвещения в сопоставлении с западноевропейской. Итак, в Пруссии в университетах обучалось 8000 студентов, а в 407 гимназиях и других средних учебных заведениях – 100 тысяч учащихся. По отношению к количеству населения в России в таком случае должно быть: в университетах 28 тысяч студентов (реально менее 7 тысяч) и в 1420 гимназиях и училищах – 350 тысяч учащихся (на деле в 150 средних учебных заведениях обучалось 40 тысяч школьников). Комментарии к этим цифрам, как говорится, излишни.
Лорис-Меликов в 1880 году имел все основания сказать в адрес Дмитрия Андреевича: «Если случайно занесенный к нам нигилизм (далеко не случайно, но в данном случае это не важно – Л. Л.) принял столь омерзительные формы, то в заслуге этой пальма первенства бесспорно принадлежит графу Толстому. Жестокими, надменными и крайне неумелыми мерами он сумел вооружить против себя и учащих, и учащихся, и саму семью». К сожалению, виной тому был не только министр народного просвещения. Его проект ужесточения классического образования отвергнутый большинством членов Государственного Совета в 1871 году, поддержал не кто иной, как Александр II, не видевший ничего страшного в тщательном изучении греческого языка и латыни. Это, правда, не помешало одной из газет после снятия Толстого объявить именно императора «трижды освободителем крестьян от крепостного права, болгар от турок и...» – вместо многоточия читай: «школы от Толстого». Ну, да ладно, разве от газет того времени можно ждать объективности?
Впрочем, граф был не единственной и даже не главной заботой Верховной распорядительной комиссии. По приказу Лорис-Меликова по губерниям разъехались сенатские чиновники с четким предписанием выяснить степень успеха пропагандистов-народников в деревне, установить причины упадка крестьянских хозяйств и недовольства сельского населения. По мнению диктатора, ситуация в стране осложнилась из-за того, что произошла остановка реформ, вернее отказ от исправления их слабых сторон, которые стали ясны во время проведения преобразований. В результате молодежь, не заставшая худших времен и не видевшая дореформенных безобразий, обрушила свое недовольство на реформаторов, тем более что социалистические идеи не встретили убедительной критики со стороны правительственных органов.
Чисто полицейские мероприятия вызывали лишь озлобление общества (в 1880 году под надзором полиции состояло 31152 человека, что не могло не раздражать как поднадзорных, так и сочувствующих им). В России, с любовью ее чиновничества к меточной регламентации всего и вся, шествовала целая система надзоров: просто надзор, временный, постоянный, гласный, негласный, бдительный, особо бдительный, строжайший – и каждый интеллигент-оппозиционер прекрасно разбирался в этой системе. Мы говорили об официальных данных о поднадзорных, по данным неофициальным их число достигало 400 тысяч человек. А ведь полицейские расправы и игрища активно поддерживались еще и цензурой. Современники свидетельствовали, что стихи в цензуре «резали», скажем оттого, что бдительные цензоры были уверены под словом «заря» обязательно скрывается революция, а «гады, бегущие о света» (вообще-то странное для стихов выражение) – непременно намек на власти, а то и на особ августейшей фамилии. Отчаявшимся в борьбе с цензурой русским литераторам приходилось довольствоваться афоризмами типа: «От красноречия до косноязычия – один шаг, через цензуру».
Своих на литературных коллег по мере сил поддерживали и почтовые цензоры. Однажды соглядатаи, сидевшие в так называемых «черных кабинетах» и вскрывавшие частную корреспонденцию (название кабинетов – точнее некуда), едва не сорвали шахматный матч Москва – Петербург, шедший по переписке. Полицейские чиновники начали задерживать непонятные, с их точки зрения, открытки, адресованные известному шахматисту М. И. Чигорину его противником. Интересно, что они себе вообразили, изучив записанные ходы?
Лорис-Меликов попытался лишить революционеров даже пассивной поддержки общества. В самом начале своего правления он встретился с издателями влиятельных газет и журналов и призвал их поддержать правительство, возвращающееся на путь реформ. Разговаривал он также с представителями петербургского самоуправления, пообещав им добиваться расширения компетенции земств. Казалось, вернулась пора «оттепели» начала 1860-х годов: проекты, записки хлынули в столицу со всех сторон, заметно оживился либеральный лагерь, вполне удовлетворенный щедрыми посулами диктатора. Однако беспощадный правительственный террор не прекращался и при Лорис-Меликове, он просто приобрел более цивилизованные формы. Всего за 1879 – 1882 годы в Российской империи было казнено 30 революционеров, за что в среде радикалов Александр II получил уничижительное прозвище Царь-Вешатель.
Император же был доволен деятельностью диктатора. 30 августа 1880 года Лорис-Меликов получил высшую награду империи – орден Андрея Первозванного, а также был назначен министром внутренних дел. Слишком долгое существование диктатуры в России было противно взглядам императора. Упраздняя Верховную распорядительную комиссию, Александр II писал Михаилу Тариеловичу: «Прискорбные события последних лет, выразившиеся целым рядом злодейских покушений, вынудили меня учредить... верховную распорядительную комиссию и облечь Вас чрезвычайными полномочиями для борьбы с преступною пропагандою... Последствия вполне оправдали мои ожидания. Настойчиво и разумно следуя в течение шести месяцев указанным мною путем к умиротворению и спокойствию общества... Вы достигли таких успешных результатов, что оказалось возможным если не вовсе отменить, то значительно смягчить действие принятых временно чрезвычайных мер, и ныне Россия может спокойно вступить на путь мирного развития». К сожалению, император выдавал желаемое за действительное. В конце января 1881 года бывший диктатор представил государю доклад, в котором предлагал план преобразования высших органов государственной власти. Здесь же с гордостью отмечалось, что с февраля 1880 года по январь 1881 года в России не произошло ни одного террористического акта. Граф, как и монарх, оказался чересчур большим оптимистом, а меры, предложенные им, будучи неплохими по сути, явно запоздали по времени их осуществления.